Станислав Кулиш: «Самое демократичное сооружение — контейнерная бытовка»

PRAGMATIKA.MEDIA: Пытаясь сформулировать, что можно считать демократичной архитектурой, мы пришли к выводу, что это инклюзивные здания или пространства, которые не давят на человека, а напротив, позволяют ему раскрыться и реализоваться. Насколько исчерпывающе это определение?

Станислав Кулиш: Демократичной архитектуры по определению не бывает. Демократия, как диктатура большинства, не вписывается в авторскую индивидуальность, как правило, отражающую позицию единичной личности или просто меньшинства. Демократическая архитектура — это оксюморон, архитектура безвластия, то есть, по сути, ее полное отсутствие. Не может произведение архитектуры удовлетворять вкусы абсолютно разных людей с невероятным разбросом бэкграундов личности. Оно создано автором согласно его личному представлению и пониманию своей задачи, поставленной властью в лице любого источника, признаваемого им таковым, в том числе и, возможно, его собственным эго.

Так что давит или не давит архитектура на человека и насколько он легко и безболезненно для себя проникает в ее тело — все это не имеет отношения к самой архитектуре. Чем меньше здание требует от своего посетителя, тем с меньшим уважением он к нему относится. Самое инклюзивно-демократичное сооружение — контейнерная бытовка. Она лишь функциональная оболочка, защищающая бренные тела, но ни у кого не повернется язык именовать это архитектурой. Граница проходит именно в области требовательности здания как объекта архитектурного творчества к своим обитателям и посетителям. Именно оно способно своим объемом либо заставить себя уважать, либо позволить себя игнорировать, а значит, уничтожить. Архитектура не может существовать в подчинении, она всегда формирует пространство вокруг себя и диктует внутри него и вовне свои собственные правила.

P.M.: Обычно архитектура — это материальный слепок эпохи. Возможен ли разрыв между общественным строем и архитектурой? То есть может ли возникнуть демократичная архитектура в недемократичной среде?

С. К.: Ответ на этот вопрос прямо следует из первого. Все, что мы именуем архитектурой, независимо от эпох, в которые она появляется, есть результат исполнения социального заказа, сформулированного в рамках общественного договора между социумом и властью.

Сегодня превалирует тренд транспарентности в архитектуре, инспирированный желанием демократической власти сформировать имидж максимальной приближенности к облекшему ее полномочиями социуму. Но при этом никто из власть имущих не акцентирует внимание на том, что эта транспарентность иллюзорна. Ее защищают вшитые в структуру внешне прозрачной архитектурной среды средства контроля и сбора данных. Big Data заменила привычные решетки, каменные или бетонные стены и стальные двери. Она в тысячу раз надежнее и практически не оставляет шансов нарушителю прописанных в этом договоре правил и установленного порядка взаимодействия общества и управляющей им системы на то, что он не понесет за свои действия наказания.

Транспарентность иллюзорна. Ее защищают вшитые в структуру внешне прозрачной архитектурной среды средства контроля и сбора данных

Эпоха никак не влияет на законы, работающие во взаимозависимых общественных системах. Они всегда построены на принципах делегирования права на насилие большинства меньшинству в обмен на защиту и спокойное существование. Такие системы устойчивы и, конечно, имеют свое отражение в архитектуре. Разница лишь в том, какие внешние атрибуты ассоциируются у общественных масс с признаваемой ими властью. Вчера это были помпезные дворцы, сегодня — прозрачные коробки с высокоинтеллектуальной начинкой, к которым так же страшно подойти, как и к каменному порталу какого‑нибудь силового ведомства, и не важно, что за функция у этого общественно востребованного объекта. И торговый центр, и театр, и спортивный комплекс — все они диктуют своей архитектурой правила поведения в своих стенах. При этом, как известно, никто не помешал демократическим правительствам использовать здания имперских периодов в качестве объектов, в которых они осуществляют свои властные функции управления, не испытывая при этом никаких угрызений совести.

P.M.: Городам необходимо место для протестов, поскольку горожанам так или иначе надо выпускать пар и утверждать свое право. Знаем, что в Москве сейчас составляют список разрешенных мест для протестов — так называемых гайд-парков. Насколько это, по вашему мнению, оправданная идея?

С. К.: Принцип контролируемого протеста идет из глубокой древности, и конечно, для его проявления всегда требовалось создание необходимых условий путем организации пространств в структуре городского образования, способных вместить протестный всплеск. Но эта модель работает только при соблюдении сторонами принципов общественного договора. К сожалению, сегодня применяемые политические технологии социального инжиниринга не вписываются в устанавливаемые архитектурой пространственные ограничения. Их авторы и разработчики предпочитают динамическое взаимодействие за рамками цивилизованных протестов, используя «принцип маршей», а значит, архитектура как результат создания сложно или просто упорядоченных сред со своими ограничениями пространственного влияния не способна этому противостоять.

Считаю, что все попытки создания таких пространств обречены на провал, так как в основе любых протестов лежит главный принцип — отмежеваться ото всего, что связано с объектом протеста, а значит, и неприятие правил, написанных им и созданных им в своей парадигме восприятия мира, против которого и направлен протест.

P.M.: В своей книге «Архитектон» вы писали, что архитектор — инородный объект в социальной среде с высокой способностью к мимикрии и предвидению. С мимикрией все более или менее понятно, а вот что касается игры на опережение — насколько она может быть смелой, наглой, радикальной?

С. К.: Архитектор всегда ментально должен опережать время, в котором существует. При этом он может честно заниматься созданием произведений в любых канонизированных стилях. В этом и кроется его способность к мимикрии. Бунтарство же больше свойственно, по моему мнению, представителям иных искусств, создающих свои произведения в более ограниченные отрезки времени и реагирующие не на несущую частоту сигнала, а на все колебания, которые то возникают, то затухают в качестве его сателлитов.

Архитектура слишком зависима от заказа и, как следствие, денег, на которые она создается. Можно долго распевать «Марсельезу», призывая разрушить мир и создать на его месте что‑то новое, но удалось это лишь один раз и то не в полном объеме и с неоднозначным результатом, хотя для архитектуры это был шанс, который, возможно, больше и не выпадет никогда. И это не про смелость и радикальность — архитектура может и должна обращать на себя внимание, но не всякая яркость и смелость равны в архитектурном качестве. Ушедший от нас Уильям Олсоп был ярок и смел, но принятие его архитектуры обществом, несмотря на весь этот незаурядный талант, так и не состоялось. При этом Жан Нувель, будучи не менее смелым и ярким, за счет мудрого философского подхода создает архитектуру, обладающую безусловными инновационностью и авангардностью, очень тонко скрытыми за общественно признаваемыми признаками традиции. Он успешно реализует свои архитектурные манифесты по всему миру, не являясь при этом заложником одного успешно найденного стилистического приема. В этом я вижу опережение.

Для меня многослойность прочтения произведения архитектуры значит в разы больше лобового эпатажа. Первая проживет сотню лет и красиво постареет, а вторую выбросят на помойку, то есть снесут через десяток-другой лет без малейшего сожаления. И в этом инородность истинного архитектора, который всегда парит над схваткой эпатирующих коллег с обществом, бьющих друг друга наотмашь в попытке привлечь внимание к собственной персоне, организуя эмоциональный взрыв в нейтральном городском ландшафте. Он должен быть выше этого и мудрее — или он еще не архитектор.

Архитектура может и должна обращать на себя внимание, но не всякая яркость и смелость равны в архитектурном качестве

P.M.: Не только власть, но и общество достаточно ригидно, и очень часто объекты, которые в мировом контексте уже давно не радикальны, вызывают у нас бурю возмущения и массовые протесты. Так в Киеве, к примеру, болезненно реагировали на новое здание Театра на Подоле по проекту Олега Дроздова. Насколько чутким и лояльным должен быть архитектор ко вкусам и чаяниям масс?

С. К.: Архитектор вообще не должен зависеть от чьих либо чаяний. Архитектура бывает уместной и неуместной, и это совсем не имеет отношения к стилю или приемам, которые использовал автор в своей работе. Первичны масштаб, взаимодействие со средовым контентом, попадание «в ноты». Все остальное — так называемая вкусовщина. То есть сугубо личностное восприятие отдельно взятого индивидуума с собственным представлением о прекрасном, которое он почерпнул в лучшем случае из хороших книг и фильмов, будучи воспитанным в культурной среде и считая мир вокруг себя незыблемо статичным, как том Льва Толстого. Его мнение, неоднократно повторенное и поднятое на щит, признается менее образованными в рассматриваемой области знаний согражданами как истина в последней инстанции, не требующая доказательств и не допускающая оспаривания.

Хорошая архитектура всегда позволит обществу дорасти до себя и станет неотъемлемой частью культурного кода города

Проект театра я знаю, так как слежу с интересом за работой коллег и друзей-архитекторов, работающих в Киеве. Неоднозначность реакции на него мне тоже понятна, при том, что он сделан на хорошем профессиональном уровне и именно поэтому, как осознанное профессиональное высказывание, вызвал столько дискуссий. Я не хотел бы сейчас погружаться в обсуждение проекта, так как это удел критиков и общества. Мы, архитекторы, призваны создавать своими работами поводы для таких обсуждений, после отойти и либо смотреть на это со стороны, либо, что мне кажется куда более продуктивным и интересным, пойти дальше, не оглядываясь назад. Общество может принять результат нашего труда или отвергнуть, на что мы не можем никак повлиять, поэтому принимать во внимание весь потенциальный спектр реакций на произведение просто не имеет резона. Это просто растрата энергии впустую. Да, и Центр Помпиду в Париже или Ллойдс в Лондоне как‑то тоже не сильно принимали, а что уж говорить про Эйфелеву башню? А что теперь красуется на открытках с видами Парижа и Лондона?

Хорошая архитектура всегда позволит обществу дорасти до себя и станет такой же неотъемлемой частью культурного кода города, как и все объекты, облеченные статусом памятников архитектуры своих эпох. А создает эту архитектуру Архитектор, свободный в своих творческих исканиях, и его заказчик Власть в широчайшем понимании этого слова и смысла, которую он определяет для себя как источник вдохновения и сил.

 

/Материал опубликован на страницах #29 тома PRAGMATIKA.MEDIA/