Слава Болбек. О проекте «Молодость», сложных клиентов, «совок» и вкусовщине

Почему в новом киевском ресторане «Молодость» от balbek bureau не будет трамвая и ковров с оленями? Чем архитектор отличается от вина? Зачем дизайнеру слушатьсяя клиента? Поговорили со Славой Балбеком о последних оєкты, отношения с заказчиком, ответственность архитектора и сохранение подлинности исторических зданий.

PRAGMATIKA.MEDIA: Для начала расскажите о своем последнем громком проекте – киевском ресторане «Молодость». Как он изменился от первоначального плана до конечной реализации?

Слава Болбек: «Молодость» — это заведение одесского ресторатора Алекса Купера, которое вместе с киевским коллегой Михаилом Бейлиным также открыло Kyiv Food Market. Оба ресторанных проекта находятся в одном из зданий бывшего завода «Арсенал». Философия «Молодости» с самого начала подразумевает шутку, несерьезность. Это о громкой музыке, «Иванушки International». Там не стояла задача дизайна – нужно было создать атмосферу.

Мы хотели достичь какого-нибудь wow-эффекта и внедрили конструктивный элемент из промышленных контейнеров, где разместили бар. Хотя поначалу планировали поставить трамвай, просто он туда не припарковался (улыбается). Но мы со своей стороны все так запроектировали, чтобы там был трамвай: рассчитали вес, договорились с трамвайным парком, усилили перекрытие там, где он мог оказаться.

Но все же интерьер ресторана – это не совсем дизайн, а скорее функционал, на который влияет коммерческая машина продаж. В трамвае неудобно совершить посадку, она получается не так эффективна с точки зрения гостей, сервиса и прочего. А ресторан же строится от обратного: польза, крепость, красота. Трамвай – это дискомфортно. А контейнеры – суперудобно.

Ресторан «Молодость» и Kyiv Food Market находятся в одном из бывших корпусов завода «Арсенал», построенном в конце XVIII века. Фото: Евгений Авраменко

Философия «Молодости» с самого начала подразумевает шутку, несерьезность

Слава Болбек. Фото: Юрий Ферендович

P.M.: Не жалко было от трамвая отказываться? Все-таки действительно крутая идея.

С. Б.: У меня давно сложилось такое непростое отношение к контейнерам: мы начали и не завершили один контейнерный проект. Он как надкусанный пирог. И мы с Купером как раз давно мечтали сделать проект с контейнерами. Знакомые с ним, по-моему, лет пять — и все это обсуждаем. А здесь, в «Молодости», у нас был 8-метровый потолок, где можно было себе позволить все, что хотим. Конечно, мы туда приткнули этот контейнер разобран на 12 частей и собран заново.

P.M.: А теперь с трамваем не останется незавершенный гештальт?

С. Б.: Ну, это уже будет следующий проект (улыбается).

P.M.: Что получилось й не получилось в «Молодости»?

С. Б.: Мы достаточно долго пытались придумать для нее образ. Для Купера в целом этот проект особенный. К таким специфическим для него проектам он относится более скрупулезно, чем к другим. И «Молодость» почему-то так долго не уходила от нас. Мы пытались сделать подход — он не выходил, делали планирование — оно не «заходило», делали визуализацию — тоже самое.

А надо было, чтобы она легла идеально лично для Купера, тогда все пойдет наилучшим образом и мы будем двигаться по конкретному маршруту. И вот мы ему показывали зонирование, детализированные планировочные решения, делали визуализацию – ну не «заходило». На каком-то этапе я сел и просто нарисовал на планшете планировку. Мы добавили каскады, а также пятно контейнера. И эта простая ручная графика была так логична, она настолько понравилась, что мы решили так и оставить.

В «Молодости» у нас был 8-метровый потолок, мы могли себе позволить все, что хотим

Не вышло всего два момента. В центре зала там стоит настоящий бильярдный стол. Я мечтал, чтобы в Киеве было какое-то заведение с бильярдом, где можно было бы поиграть. Но в последний момент Купер сказал: Слава, слушай, у нас в одесской Молодости люди бились дверью от входной группы. Если у вас там появятся кии и пули, это будет просто убийство. Поэтому пусть располагается бильярдный стол, но я заберу кии и пули».

Мы его накрыли стеклом и совершили посадку. Сейчас я понимаю, что мы бы не сделали здесь бильярд, потому что при таком количестве людей играть было бы нельзя, и не было бы такой классной центральной посадки с зеленым сукном. Сейчас это просто хороший титульный стол, ай-кетчер.

И второй момент. В глубине зала есть подиумная посадка – это верхняя точка, с которой ты видишь развитие всего пространства. Мы хотели, чтобы вся эта ниша была увешана коврами с оленями и чтобы у каждого оленя светились глаза красным светодиодом. Вообще мы с Купером довольно быстро согласовываем решение по дизайну. Но иногда начинаем «рубиться». Например, я говорю: "Это должно быть вот так, это должно остаться!"

Тогда он отвечает: "Ну хорошо, давай посмотрим". Ни у нас нет контрольного пакета акций, мы всегда наравне. Но если кто в чем-то сильно уверен, то на этом настаивает. Так я был уверен в этих коврах. Мы купили 20 ковров с оленями, уже их собрали. Но потом в какой-то момент, когда я уехал в поездку, Купер их убрал. Сказал: "Пока Славы нет, снимем эти ковры, а сделаем стеклоблоки".

Команда balbek bureau интегрировала в интерьер «Молодости» двухуровневую конструкцию из промышленных контейнеров. На нижнем уровне располагается бар, на верхнем – посадочные места. Фото: Евгений Авраменко

P.M.: Я так понимаю, что он не самый простой ваш клиент?

С. Б.: Это самый сложный клиент.

P.M.: Но при этом самый интересный?

С. Б.: Ну, он особенный. Я вообще стараюсь не классифицировать клиентов – интересный или неинтересный. Они все особенные, у всех есть темная и светлая грань. Парадокс состоит в том, что чем проще клиент — тем сложнее нам. Чем комфортнее отношения с клиентом – тем сложнее заставить себя что-то делать.

P.M.: Но не ко всем сложным клиентам хочется возвращаться

С. Б.: Это личный выбор любого архитектора. Если он на выходе получает тот результат, который перекрывает все потраченные нервы, значит оно того стоит. И так он должен «рубиться», бороться, ругаться, плакать, кричать. Если результат превышает эмоции, значит, терпи и работай. Если ты понимаешь, что тебе дискомфортно, когда тебя удручает, что клиенту не нравятся 15 твоих вариантов, а нравится 16-й, то этим просто не занимаешься. Это выбор каждого человека по мере его психологических рамок. У нас в студии психологические железобетонные рамки. Мы стараемся находить подходы ко всем заказчикам.

Дизайнеры стремились воспроизвести в «Молодости» атмосферу 90-х, отсюда – старые телевизоры, ретро-мебель и Sony Playstation. Фото: Евгений Авраменко

P.M: Вы много бываете за границей. Это работа или творческие поиски?

С. Б.: Все относительно. Что такое «много»? Если это Штаты, то чаще всего по работе. Если Европа и остальной мир — это преимущественно отдых. Хотя у меня за последние два года был один отпуск – в Японии. Сейчас я целенаправленно выбираю Штаты, потому что там есть и работа, и эмоционально-мотивационный контент.

P.M.: Расскажите о интересных зарубежных проектах, которые у вас сейчас в работе.

С. Б.: У нас два основных проекта в Калифорнии – загородный клуб в Пало-Альто и частный дом-резиденция неподалеку. Мы там работаем уже чуть больше двух лет.

P.M.: Но вы еще и в Китае делаете проекты?

С. Б.: В Китае мы уже завершили один проект – офис на 2000 кв. м. Сейчас заканчиваем работу над офисом в 6000 кв. м.

Парадокс состоит в том, что чем проще клиент — тем сложнее архитекторам.

P.M.: Как сложилась работа в Китае? Це клиент на вас вышел?

С. Б.: Очень легко сложилось. Клиент увидел нашу публикацию и обратился к нам с конкретным предложением. Были очень сжатые сроки, но это самый легкий наш проект с точки зрения «пообещать сделать — получить за работу деньги». Хотя это была работа в быстром темпе, мы избежали конфликтов.

Но был прессинг по срокам. Время исчислялось не в месяцах, а в неделях. Три недели - на визуализации, две - на чертежи, три - на ТС. Это был очень напряженный график. Но результат оправдал себя. Теперь планируем туда поездку на съемку.

P.M.: В конце прошлого года вы из BURSA объявили о планах сделать в одном из старых павильонов ВДНХ центр современной культуры П13. Можете поделиться подробностями?

С. Б.: Пока это планы и намерения. BURSA занимается развитием этого проекта, у них есть какой-то контакт с ВДНХ. А нас пригласили быть архитекторами или кураторами архитектурной группы. Когда я написал в Facebook пост с предложением присоединиться к команде, около 450 человек ответили, что готовы делать это бесплатно. Но все условно бесплатно. Мы хотим найти инвесторов на это здание, поскольку то, что там можно сделать своими силами, все равно не решит задачу всего пространства глобально.

Для привлечения инвестора нам нужен качественный проект. Мы собираемся писать инвестплан, в котором учтем расходы всех участников, причем планы у меня достаточно долговременные. Я хочу развивать команду, сформировавшуюся вокруг этого проекта. Это ведь не единственный объект, который требует внимания украинского архитектурного комьюнити. Есть уже очередь из проектов, которыми хотелось бы заниматься.

Журналист PRAGMATIKA.MEDIA Елена Панченко и Слава Балбек в офисе balbek bureau (Prostir 86). Фото: Юрий Ферендович

P.M.: На социальной основе?

С. Б.: Ну да, у нас в мастерской такая политика: ежемесячно около 10% сил и времени мы тратим на проекты, за которые не получаем деньги.

P.M.: Читала, что в этом павильоне есть модель шахты.

С. Б.: Это бывший музей шахтеров, там есть шахты, в разной степени готовности. Где-то просто прокопанные, где-то стоят усиления, где вагонетка. Это очень любопытно!

P.M.: Вы продумали, что іс этим можно сделать?

С. Б.: Нет, еще этим не занимались. Пока статус этого объекта таков: мы вызвались, собрали всех заинтересованных, ждем определенных действий со стороны управляющей команды. То есть, мы на низком старте.

P.M.: В этом году на Печерске должен открыться отель — еще один вашєкт из BURSA. При этом он займбудет иметь дом бывшего общежития, откуда со скандалом выселили людей. Вы интересовались этой историей? И считаете, что как архитектор имеете погружаться в подобные нюансы?

С. Б.: Да, я думаю, что как архитекторы и представители одной из условно лидерских команд на украинском рынке, на которую хотят равняться, мы, безусловно, несем свою социальную миссию. Мы поняли, что там был конфликт, в какой степени не уверены. Нас пригласили на проект готового чернового строительства. Мы не были при захвате помещения или выселении людей.

Уже потом узнали, что там случился конфликт. Сейчас могу сказать, что мы поступили неправильно, когда сначала не анализировали ситуацию. Теперь в соответствии с нашими принципами должны качественно закончить этот объект, чтобы он не остался недостроем. Но для нас это урок: в будущем анализировать объекты, в работу над которыми вписываемся. Теперь, когда нас подключают к новым проектам, просим предоставить нам всю информацию – историю, расписания, собственность. Для нас это очень важно. Наши репутационные риски важнее коммерческих.

Ревитализация часто обходится гораздо дороже, чем строительство нового здания

P.M.: За какие проекты вы точно не займетесь?

С. Б.: За все, что связано с градостроительными нарушениями. Что для нас важно. Понятно, что в какой-то степени архитектура – ​​это вкусовщина. То есть не самая архитектура, а эстетический результат. Архитектура – ​​это все-таки функция. Мы стараемся соблюдать все правила и нормы. Иногда оказываемся в ситуации, когда они уже нарушены и поменять их уже не можем. Но мы в мастерской с каждым годом стараемся все выше и выше преподносить свою социальную миссию. Я сейчас не хвастаюсь, просто такая наша политика.

Мы — о дизайне, об архитектуре и, собственно, о будущем образе города. Тот же Kyiv Food Market – это успешный кейс, когда историческое здание сохранило свой вид и приобрело функции ресторана. Можно много говорить: а почему не приютили, больницу, еще что-то? Но это было желание заказчика. Мы старались быть на грани, чтобы сохранить историю и привнести ту функцию, которую хотел клиент.

Лобби гостиничного комплекса BURSA, занявшего два старинных здания на Подоле. Первая – 1818 г. (здесь вместе с семьей жил первый главный архитектор Киева Андрей Меленский), вторая – 1856 г. Фото: Евгений Авраменко

Интерьеры отеля BURSA. Фото: Евгений Авраменко

P.M.: Проекты в России - табу?

С. Б.: У нас есть проект в Дагестане: школа в глухой деревне среди гор для детей со всего района. Это некоммерческий социально-культурный проект американских инвесторов. Я даже не сомневался ни на миг, стоит ли за него браться. Очень классный объект: современная архитектура, класс информатики, робототехники. В проекты такого плана я вписываюсь. Коммерческие мне тяжелые сугубо эмоционально. Я выбираю момент личной заинтересованности: хочу – не хочу, могу – не могу. Проект школы – это очень интересно.

В какой-то степени архитектура – ​​это вкусовщина

P.M.: Хотелось бы вернуться к теме, какой вы частично коснулись: о сохранении подлинности исторических построек во время их реконструкции. Вы делали проект в «Арсенале», до этого работали с BURSA в здания ХІХ ст. на Подоле. Ваше мнение: нужно ли сохранять подлинность и в какой степени?

С. Б.: Каждый проект уникален. Всегда есть какие-то рамки и условия, которые тебя ограничивают. В первую очередь, наверное, ограничители возможности клиента. Ревитализация, то есть восстановление старого здания в первоначальном виде, но под новые функции чаще обходится гораздо дороже, чем снести и построить новое. Иногда клиент просто может не иметь денег на это. И это не единственный фактор.

К примеру, старые дома не всегда проходят по имеющимся нормам теплоизоляции. Чтобы они проходили, нужно внутри построить новую утепленную коробочку или обнести все фасады. Это палка о двух концах: либо сохранить красивый бетонный фасад в стиле модернизма, либо сделать из него алюкобонд с утеплителем. Каждый архитектор стоит перед выбором: нарушить ли нормы Украины или нарушить нормы эстетики. Или вообще не вписываться в этот проект, чтобы избежать конфликта.

Интерьеры отеля BURSA. Фото: Евгений Авраменко

На Ярославовом валу есть старое здание, в котором сейчас строится коворкинг. В течение 20 лет она стояла заброшена: с граффити на фасадах, за забором, зашита ОСБ. Клиенты сейчас сняли весь фасад, реставрировали его, но при этом взяли и надстроили еще один этаж-коробочку сверху. Хорошо ли это или плохо? Что лучше: чтобы здание еще 10 лет стояло в полумертвом состоянии или чтобы оно получило полную реставрацию, но обзавелось дополнительным этажом? Ваше мнение?

P.M.: Уэто зависит от степени вмешательства. Один этаж, думаю, не страшно.

С. Б.: А полтора? А два? А если отступить дальше, сделать террасу, а новый этаж выполнить полностью в зеркале? Граница достаточно условна. Кто захочет, чтобы оно дальше стояло, разваливалось и сгнило. Другой скажет: "Пусть лучше его восстановят, но достроят один этаж". Это всегда торги с собой, торги с обществом. Никогда не будет, чтобы все согласились с тобой.

Любое твое решение будет обжаловано. Всегда найдется человек, который скажет, что нужно было сделать по-другому. С одной стороны, мнение общества интересно послушать, но с другой — люди никогда не ставят себя в рамки существующих условий. Архитектору нужно это понимать и просто не обращать внимания на то, что скажут другие. Если ты выбрал политику честности с самим собой, значит, во всех своих проектах должен быть честным по отношению к себе. Вот и все.

В любом проекте есть ограничения, в первую очередь это возможности клиента.

Фудкорт Kyiv Food Market разместили запертым кругом по периметру помещения, посадочные места оказались в центре пространства. Фото: Евгений Авраменко

На втором этаже Kyiv Food Market предусмотрено дополнительное закрытое помещение, являющееся местом проведения мастер-классов и презентаций. Фото: Евгений Авраменко

P.M.: В оєКты Kyiv Food Market і BURSA работали с вами реставраторы. Это ваша инициатива или клиент?

С. Б.: В Kyiv Food Market это была команда девелопера, занимавшегося реставрацией всех зданий комплекса. Они восстанавливали цоколи, кирпичную кладку, анализировали отверстия, с нами консультировались в том, что касалось интерьерных работ. В случае с BURSA, когда мы присоединились к проекту, там уже была историческая справка, которую мы приняли как дань и следовали. Нам четко установили ограничения в проектировании, и мы этого соблюдали. Это была не наша инициатива, а уже установленные правила.

P.M.: Вы также активно защищаете советский модернизм, тогда как для многих это просто совок Где для вас разница между модернизмом і «совком»?

С. Б.: Мы с вами сейчас живем в очень интересное время, в эпоху переходного периода, когда дома украинско-советского модернизма начинают превращаться в памятники архитектуры, но еще не имеют этого статуса. Ранее осознание этого приходит к людям творческой профессии, а позже – к людям нетворческой профессии, для которых и «Тарелка», и гостиница «Салют» – это «совок».

Конечно, архитекторы, исходя из формул дизайна и архитектуры, которым их научили в КНУСА или других вузах, утверждают, что это все хорошо и нуждается в сохранении. Но это, опять же, все о вкусах. Почему твое мнение должно быть выше, чем мнение бабушки, которая продает семена, или водителя автобуса? У тебя нет ни одного приоритета в этом. Они говорят, что это совок. А ты говоришь, что это не совок. Но ты принадлежишь к меньшинству.

Тот факт, что мы чему-то учились, еще не означает, что мы знаем лучше. Они это воспринимают иначе, и их большинство. Понятно, что этому большинству нужно показывать и предлагать другую эстетическую реальность. Для них она может казаться «хорошей» (хорошей) или «плохой» («совком»). Но опять же, что есть что?

Архитектору нужно просто не считаться с тем, что скажут другие

PM: Такое отношение еще связано с тем, что это часть той истории, которую мы хотели бы стереть.

С. Б.: Хрущевки – это история?

PM: В какой-то степени да.

С. Б.: Мы будем ее хранить? Мы будем восстанавливать все эти балконы или мы их законсервируем? Хрущевки – это как раз следующий этап после модернизма. Это тоже часть истории, в которой люди живут, становятся лучше или хуже.

Почему мы говорим, что хрущевки – это плохо, если они суперфункциональны? А модернизм, который был романтичной архитектурой с нелепой, но хорошей формой, это хорошо? Где правда? Там, где потратили больше денег и сделали красочную форму? Или там, где потратили меньше денег, но принесли больше пользы обществу? Почему хрущевки – это плохо, а модернизм – это хорошо?

В оформлении вспомогательных помещений Kyiv Food Market дизайнеры подражали индустриальному минимализму. Фото: Евгений Авраменко

PM: Как вы думаете, какие-то современные архитектурные сооружения в Киеве имеют шанс стать памятниками архитектуры?

С. Б.: Лет через 50, наверное, да. Тогда можно оценить, насколько они стали уникальными в мире архитектурного развития. Мне кажется, что сейчас архитектура развивается так динамично, что вскоре многое будет считаться памяткой. Сиднейский оперный театр – это памятник?

Новый Лувр в Абу-Даби будет памяткой или уже памятка? Или «Водяной куб» в Пекине — памятка или не памятка? В свое время технология надувных фасадов была просто фантастикой. Теперь уже каждое сотое здание с такими фасадами. Ее ценность осыпается, потому что новые технологии позволяют делать это быстрее и лучше. Мы в очень интересное время живем. В скором времени 3D-принтеры будут строить дома, о которых невозможно было даже мечтать пять лет назад.

Время архитектора истекает в тот момент, когда ресторан запускается. Тогда начнется время клиента

P.M.: Еще одна тема, которую хотелось бы поднять, — дизайн ресторанов украинской кухни. У вас в арсенале й Barvy, и 100 ROKIV TOMU VPERED. Как вам удалось сделать небанальные интерьеры без полотенец і шароварщины?

С. Б.: В основном это руководство от клиента. Да, мы имеем свое мнение, к которому прислушиваются, но все равно каждый ресторан – это видение владельца, шефа. Если мы говорим о 100 ROKIV TOMU VPERED, то там был прогрессивный шеф, видевший украинскую кухню в современном образе. И дизайном мы пытались отметить его идеи. Но когда клиент и форма бизнеса говорят, что нам нужны полотенца и украинские орнаменты, архитектор должен делать полотенца и украинские орнаменты, если хочет вписаться в этот проект.

Не архитектор определяет коммерческий успех ресторана. Если он откажется и сделает строгий минимализм, ресторан проживет три месяца, а затем начнут рисовать орнаменты и вешать полотенца, и это самый плохой вариант. Лучше сначала понять, что нужно для проекта, определить, будет ли это успешно и следовать концепции. На раннем этапе клиент и архитектор должны добиться этого понимания.

Если клиент будет «топить» за свое, а архитектор за свое, то ничего не получится. Нужно понимать, что время архитектора истекает в тот момент, когда ресторан запускается. Тогда начнется время клиента. Поэтому архитектор должен делать все, что требует клиент. Иначе он должен сам платить за нерентабельность ресторана, пустые места в зале, провисшую кухню.

Ресторан 100 ROKIV TOMU VPERED в центре Киева. Владельцы заведения стремились переосмыслить традиционную украинскую кухню и интегрировать свое видение в современный интерьер. Фото: Евгений Авраменко

P.M.: За время работы вашей студии как-то изменилось отношение к клиентам.єктов? Есть ли что-нибудь такое, за что вы раньше брались, а сейчас уже не будете?

С. Б.: Да, мы больше не хотим заниматься жилыми квартирами. Жилыми домами, если речь идет о строительстве с нуля, мы все еще занимаемся, потому что это архитектурная форма. А квартиры для нас – это очень нерентабельно. Такой проект не имеет срока годности, его можно делать два-три года. Это супернекомфортно. Если бы нам платили зарплату каждый месяц, то мы бы с удовольствием проектировали, но, к сожалению, на таких условиях никто не работает.

P.M.: То есть исключительно с коммерческой точки зрения вам это неинтересно?

С. Б.: Во-первых, по коммерческому. Во-вторых, из эмоционального. Архитектор, ведущий два года один проект, увядает. Он не хорошее вино, и с годами становится хуже (улыбается). Проект должен длиться максимум полгода или год, если это большая работа. А если ты топчешься на 100 кв. м третий год, так просто истощаешься.

Архитектор, ведущий два года один проект, увядает

Слава Балбек в офисе balbek bureau (Prostir 86). Фото: Юрий Ферендович

P.M.: Есть ли такие проекты, за которые беретесь только с коммерчески.его взгляда, но какие вам концептуально неинтересны?

С. Б.: Нет, сейчас нет подобных проектов. А есть определенная очередь заказов и клиентов. И мы сами выбираем, хотим или нет. В наших приоритетах коммерция не стоит выше эстетики. В этом нет необходимости.

P.M.: И нет таких проектов, за которые вам стыдно и вы их даже не показываете?

С. Б.: Нет, ни одного. Раньше были такие, что не показывали, а сейчас нет.

Ярким акцентом обеденного зала 100 ROKIV TOMU VPERED стали красные стулья BB-0, созданные Славой Балбеком для собственного мебельного бренда propro. Фото: Евгений Авраменко

P.M.: И последнее завопросы. На своей странице в Facebook вы писали, что среди ваших планов на этот год - шахматы, язык жестов, японская каллиграфия. Такие разносторонние увлечения помогают вам в работе?

С. Б.: Я пытаюсь понять, помогут или нет. К примеру, я верю, что игра в шахматы оттачивает остроту разума, развивает логическое мышление. Человеку вредно всегда размышлять в одной плоскости. Если ты думаешь в плоскости планировок и конструктивных решений, то у тебя рано или поздно все остальные тропы в мозгу зарастут. Это мое мнение.

Вот я начал брать уроки шахмат, мне очень нравится. Пока ты занимаешься шахматами, ты ничего не думаешь. Когда ты должен просчитать 15 ходов за один раз, у тебя физически нет возможности думать о проекте, который ты не сдал. Так же с большим спортом. В прошлом и прошлом году я серьезно занимался триатлоном. И когда ты тренируешься, то ни о чем другом не думаешь. Это баланс. В спорте ты не думаешь о работе, на работе не думаешь о спорте.

Мои будущие, как я надеюсь, увлечения – каллиграфия и язык жестов – это тоже суперклассно, потому что развивает умственно, эмоционально, производит суперскилы. А буду ли я этим пользоваться — вот этот вопрос.