Огород с высоты: вся палитра мнений. Александр Попов

Раскрыть магистральную тему майского тома PRAGMATIKA.MEDIA "Город с высоты" было бы невозможно без привлечения экспертов. Поэтому мы выясняли у влиятельных девелоперов, архитекторов и урбанистов, как они с высоты собственного опыта оценивают перспективы вертикального развития города? Можно ли считать высотную и сверхвысотную застройку однозначным злом или благом? Решит ли она насущные урбанистические проблемы или, напротив, усугубит их?

Продолжаем публиковать серию интервью. На вопросы PRAGMATIKA.MEDIA ответил сооснователь и директор компании archimatika Александр Попов.

PRAGMATIKA.MEDIA: Куда расти нашим огородам— в ширину, бесконечно увеличивая территории субурбий, или по вертикали? Обе стратегии критикуют. Как найти взвешенную позицию между этими двумя крайностями?

Александр Попов: Вертикальный рост — ведь это не та история, которая началась недавно. Вспомним инсулы старого Рима и старого Карфагена — многоэтажные кварталы-острова. Эта тема множество раз трансформировалась каждым новым поколением градостроителей во что-то свое. В начале XX в. Даже существовал футуристический проект многоуровневого города в Нью-Йорке, предполагавший, что пешеходы будут перемещаться по мостам, по верхнему уровню города, а вся инфраструктура с транспортом останется на нижнем. Вопрос вертикального роста – вопрос психологического восприятия соразмерности архитектуры человеку. То, что старыми людьми воспринималось как высотное здание (5–6 этажей), нами воспринимается как самая удобная, соразмерная высотность. Это высотность застройки Парижа во времена барона Османа и верхнее предел для жизни на этажах без лифта. Именно это и есть наша «голубая линия». Высотка — это то, что выходит за пределы нормального человеческого восприятия. И если углубиться в вопросы психологии, то кто готов выходить за рамки нормы, за пределы восприятия?

Александр Попов, сооснователь и директор компании archimatika

Когда высотное здание возводится героями, мы называем его башней. Когда в средневековой Италии в огородах заправляли враждующие между собой кланы, то после очередной победы они строили башню, но другие могли эту башню снести и построить свою. Пример этого можно увидеть в Сан-Джиминьяно как памятник тем сумасшедшим временам. А есть еще город башен Шибам в Йемене, где дефицит места за крепостной стеной выталкивал здания вверх.

Какие еще образы связаны со словом «башня»? Это может быть дом Бога; ацтекские пирамиды, на которые на встречу с божественным отправлялись те, кто выдержал кровавое испытание; это крепость, трепетно ​​оберегаемая защитниками. Высота может восприниматься нами как пространство страха перед великим и неизведанным пространством, которое неподвластно и непостижимо человеку. А может — как жилище героя, достигшего скарба и защищающего обретенное.

И на втором полюсе ассоциаций – башня – дом человека, одного из многих, которого плотность жизни в большом городе выталкивает вверх. По закону гидравлики повышенная плотность жизни в городе разряжается выталкиванием массы вверх. В этой массе — человеческие единицы, которые вознеслись в высоту не по собственной воле, а просто потому, что оказались в городе, где всем желающих не хватает места.

Кто герои нашего времени? Жители пентхаусов — те, кто, прорываясь через все социальные ограничения, карабкаются вверх. Они принимают высоту как победу. Наша человеческая психика построена эволюционно таким образом, что новые ситуации и новые смыслы наслаиваются на все записанное предыдущими поколениями. Подобно тому, как сохраняются физические рудименты и атавизмы (хвост или волосы на теле), так и в нашем сознании и бессознательном сохраняется страх высоты, образ парящего в высоте Бога и дарящий надежду образ отважного, возводящего и защищающего башню героя.

А для кого район высоток становится неестественной, агрессивной средой? Для обычного человека, не героя, которого выталкивает наверх «гидравлика». Среднестатистический человек не стремится вверх, но он вынужден – внешние силы толкают его просто по причине ограниченности площади. И не важно, кого именно из ничего не подозревающих homo sapiens выталкивает на вершину небоскреба в условиях повышенной плотности.

При этом подняться на Бурдж-Халифу и взглянуть свысока на огород — это фан, способ приобщиться к миру героев. Но всем ли понравится выходить на балкон и не видеть плит мощения, деревьев, травы, когда люди внизу — крошечные точки, ползущие по тротуару? Это вызывает дискомфорт.

У каждого из нас в подсознании сохранился записанный предками трепет перед высшими силами и восхищение отвагой и смелостью противостоящих им. Либо один, либо другой из этих паттернов активируется, и мы получаем либо страдающую душу, заброшенную на нечеловеческую высоту, либо героя, преодолевающего этот ужас, обретающего величие высоты, а потом ревностно защищающего обретенное. Что выбирать – первое или второе – вопрос уже личных предпочтений конкретного человека! Постановка вопроса обусловлена ​​нашей природой из, образно выражаясь, спиралью накрученных эволюционных пластов. А существует ли третий вариант дела к высоте? Можно ли обойтись без ужаса, который доминирует либо же удается преодолеть? Да разве что сомнамбулы, следующие по головокружительным маршрутам во сне, могут предложить альтернативу! Но и то, пока не проснутся и не «подгрузят» человеческое восприятие действительности.

Гонконг. Quarry Bay - Yick Cheong Building Источник изображения: Tavarius / Shutterstock.com

Поэтому, с моей точки зрения, проблема восприятия высотного строительства находится вне архитектурной плоскости, вне архитектурных категорий. Мы все-таки строим декорации, а люди — персонажи, живущие в них. Нет, это не значит, что архитекторы должны оставаться безучастными к этим процессам, но надо понимать, в какой плоскости их рассматривать. Каким бы красивым мы ни создали высотный дворец, никакой архитектурной формой не убедим простого человека, принудительно вытолкнутого вверх, быть с нами солидарным. Никакой архитектурой мы не превратим людей в социальных альпинистов, если у них нет для этого причин. И никогда ни в каком из обществ героями не были все поголовно. Это постоянно ограниченная категория. Ответом из архитектурной плоскости может стать определение типологии объектов в зависимости от того, для кого мы строим. Если мы возводим высотку для покорителей высоты – прекрасно, мы наверняка имеем шанс получить восторг и понимание. Если же строим современную инсулу — совсем другое дело. Города, которые выталкивают обывателей наверх, обречены. Люди не хотят жить в этих условиях. Да, они вынуждены жить в небоскребах, потому что на Манхэттене высок заработок, и человек вынужден вести такой образ жизни, поскольку нарабатывает на себя капитал. Еще до пандемии образ жизни человека, который начинал зарабатывать в Манхэттене, был следующим: семья живет во Флориде, в доме, а добытчик — в Нью-Йорке. Поначалу снимает квартиру, позже, может быть, покупает. Есть и промежуточные варианты, когда вся семья размещается где-то в пригороде. На Манхэттене же обитают герои, которые прорвались и могут обеспечить себя в пентхаусе. Когда бизнес развивается, человек может полгода жить в мегаполисе, а полгода проводит с семьей во Флориде.

P.M.: Как повлиял на это расписание карантин и как повлияют, возможно, новые волны пандемии?

А.П.: Карантин показал нам возможность дистанцироваться от офиса. И люди побежали из Манхэттена. Ни самобытная культура, ни уникальная сфера обслуживания не удержали их. Просто потому что на этих узких улицах дискомфортно, неприятно жить и на фоне высоток. Люди убегают. И этот процесс продолжится.

Если мы планируем строить башни для героев, то у нас есть все шансы на успех. Во всех городах есть высотный бизнес-центр, сыты и люди, которым там нравится. Но это их осознанный выбор. Ключевой момент, являющийся причиной повышенной плотности городов, — необходимость контактов между людьми, а это транспортные проблемы. Фактор 40-минутной доступности заставляет людей выбирать менее комфортное жилье, чем им бы хотелось, просто потому, что это жилье ближе к офису. Однако те факторы, которые вывел на поверхность карантин — стремление к дистанционному общению и дистанционному решению вопросов, улучшение сервисов и формирование привычки дистанционной работы, — ведут к снижению плотности. Если у тебя есть возможность жить там, где ты хочешь, и большинство вопросов решать дистанционно – прекрасно! И если будут развиваться системы гиперлупа, которые позволят людям снизить время на перемещение, плотность тоже будет снижаться.

P.M.: Кого прежде всего должен волновать вопрос, будет ли снижаться или расти плотность? Архитекторов, урбанистов?

А.П.: Город, городские власти. Насколько высокой должна быть плотность и какой ценой она достигается? Можно экономить на инфраструктуре и транспорте, повышая высотность в городе, а можно развивать инфраструктуру и позволить людям жить там, где им нравится, и при этом быстро добираться в любую точку города. Это тоже вопрос диверсификации центров. Существует исторически сложившийся иерархический принцип формирования города: например, есть королевский дворец, вокруг него жилье придворных, которым жизненно важно находится рядом с точкой принятия решений. У тебя может быть прекрасное поместье, но ты почему-то тянешься в Версаль, покупаешь себя домик где-нибудь поблизости. Вся эта историческая система базировалась на необходимости личного контакта, личного общения. Пока и эпидемии не удалось изменить это радикально – мы все равно прорываемся в офисы, где работаем эффективнее, чем в цифровых пространствах. Но если раньше иначе и быть не могло, то теперь появилась альтернатива. Когда возникли высотки? В конце XIX – нач. XX вв., когда численность населения, потребность в общении и прогресс вошли в фазу быстрого роста. Сейчас снижается рождаемость. Сергей Капица сформулировал теорию, что 10 млрд – это цифра, к которой естественно стремится человеческая популяция. И цивилизованные, развитые страны уже достаточно развились, чтобы и их граждане жили дольше, и прирост населения не стремительно стремился, поэтому демография там «встала на паузу». Так что опасаться глобального перенаселения нет оснований. И хотя все это не является для героев причиной отказа от стремления вверх, но дает возможность обывателям выбирать себе комфортную среду.

PM: Так все-таки нам правильнее ограничить вертикальную экспансию?

А. П.: Вопрос не в том, правильно или нет. Вопрос в свободе выбора и понимании счастья. Проблема мегаполисов в том, что большое число обывателей (в хорошем смысле слова) вынуждены жить в высокоплотной среде. У них не было другого выбора, и как только они покидали такую ​​среду — сразу теряли в доходе. Недаром же американская мечта заключалась в том, чтобы въехать в субурбию, но не сойти с дистанции – иметь возможность жить за огородом, но быстро, по хорошим дорогам, приезжать в офис. Не случайно и трехступенчатое американское деление городов на субурбию, мидлтаун и сыты — собственно город героев, преодолевающих страх высоты. Между комфортным
для героев сыты и удобной для обывателей субурбией сформировалась совершенно некомфортная, плотная среда мидлтауна, своего рода западня, серая зона, где зависли люди, которые не хотят здесь жить, но не могут позволить себя другому. И глобальная социальная и частная архитектурная проблема состоит в том, чтобы решить, как обеспечить огромному количеству людей пространство, нужное им для счастья.

Киевские Позняки, Осокорки — это наш мидлтаун, где проблема залита в бетон. Как сделать застройку такой, чтобы все, кого пугает высота, могли жить в малоэтажных зданиях, вот это наша повестка. И наша демография такова, что это вполне возможно. В той же Калькутте, к примеру, вообще пока нет никаких оснований думать об этом, поскольку рост населения неизбежно заставляет уплотняться.

432 Park Avenue. Нью-Йорк. Фото: Miikka Airikkala/unsplash

P.M.: Вы упомянули утопические проекты начала XX в. о многоуровневых огородах. Почему, как считаете, эти планы до сих пор так и остались нереализованными?

А. П.: Есть ограничения чисто организационного характера. Кто организует эспланады, дороги, метро? Власть. И жители любого города ругают свои муниципалитеты, поскольку они реактивны прямо по своей структуре, по своим возможностям. Такая система не способна обустраивать многоуровневые пространства. Здесь с одним слоем разобраться — где газ проходит, а где метро. А когда город превращается в 3D, то наши менеджеры просто не справляются. Когда-то не было канализации, так как это было очень трудно с организационной точки зрения. Хотя это маркер цивилизации. Возникла канализация — историки молвят: город достиг точки цивилизационного развития. Лондон дорос до канализации только в XIX в. Поэтому одно дело нарисовать многослойный город на бумаге, совсем другое его реализовать. Я думаю, когда искусственный интеллект разовьется до такого уровня, что на него можно будет положиться, тогда мы созреем для более сложных.
структур.

P.M.: Рост городов вверх способен сам по себе решить проблемы с трафиком и экологией или только усугубить их?

А. П.: Уплотнение — ответ на желание большего числа людей быть вместе, ответ на перенаселение и стремление экономить время на перемещения. Если мы переживаем, что любой автомобиль с бензиновым двигателем ухудшает окружающую среду, то, казалось бы, логично построить хмарочос, всех поселить вместе и перемещаться по электрическому лифту. Но в качестве альтернативы появились и электромобили. Так что вопрос перемещения вполне решаем. Вопросы общения теперь решаем с помощью цифровых платформ. Поэтому кроме того героизма, о котором я говорил, и желания жить поближе к социальному лифту, находящемуся плюс-минус рядом с физическим центром города, — веских оснований уплотнения не существует. Все 10 млрд населения – константа Капицы – могут свободно расселиться в городе без превышения пятиэтажного уровня.

 

/Материал опубликован на страницах #31 тома PRAGMATIKA.MEDIA/