«Черные пятна» на карте города. Роль гражданских обществ в жизни метрополии

Главный редактор PRAGMATIKA Константин Ковшевацкий разбирался в проблеме места и роли сообществ в жизни идеального города.

Большая пятнистая кошка с порванным ухом сидела на растрескавшихся бетонных ступенях перед черным входом в монструозное здание больницы скорой помощи на самом солнцепеке и заинтересованно смотрела на меня круглыми зелеными глазами. Она была самым живым созданием здесь, в этом катастрофически недружественном пространстве— в закрытом заднем дворе, спроектированном вроде бы для пациентов и их посетителей, залитом рваным, в древних выбоинах асфальтом, с выгоревшими клочками, выгоревшими клочками. битой цегли , старых деревянных рам и вечных сигаретных окурков. Ни деревьев, ни скамеек, ни даже урны здесь не было.

Идеальные города в истории: Мехико, Мексика, 1521 г.

В этом здании на третьем этаже, в отделении интенсивной терапии, к которому ведет чистилище бесконечных унылых коридоров и лестниц, освещенных бледным светом допотопных люминесцентных, мелко дрожащих трубок, лежал, подключенный к человеку. Доктор не стал со мной говорить, предоставил это дело медсестре, которая, в свою очередь, отделалась речитативом о списке необходимых препаратов из аптечного киоска и жестким «ничего нельзя прогнозировать».

В городе-спруте, одновременно и прекрасном, и безобразном всегда найдутся такие среды, где ты неволей чувствуешь себя еще более безпомощным перед «фактами» метрополии.

Я ощупь выбрался из здания, автоматом запалил сигарету, чем привлек внимание кошки и нескольких пациентов, которых и заметил не сразу. Они сидели на корточках в разных углах захламленного больничного двора — кто под цегляной Говерлой, кто вблизи акватории извечной грязной лужи, жирно блестящей на солнце, сами в своих цветастых ситцевых халатах и ​​Мусорные кучи. Кошка, потянувшись и широко зевнув, направилась в мою сторону. Пациенты, давно докурившие сигареты, неподвижно сидели и смотрели куда-то перед собой — каждый в своем углу. Рев голодной животной звучал громко и протяжно, как гудок парохода из тумана, и даже он не привлек их внимание.

А я вспомнил Мишеля Фуко с его паноптикумом: «Камни могут сделать людей послушными». Здесь, в этом больничном дворе, пространство вторично стало значительным настолько, настолько препятствующим и непрозрачным, что приобрело, кажется, особую степень плотности и объемности. Сама архитектура будто заморозила любую попытку социальной циркуляции, больше не связывая людей и не позволяя им бесконфликтно и беспрепятственно общаться друг с другом. Обшарпанные стены, глухие двери и темные провалы окон стали источниками социально непредсказуемых событий, разобщающих человека с другими людьми и оставляющих его друг на друга со внутренними переживаниями.

Снимок из серии Orphans of Time британского фотографа Реббеки Лиллит Баторы

В городе-спруте, одновременно и прекрасном, и безобразном всегда найдутся такие среды, где ты неволей чувствуешь себя еще более безпомощным перед «фактами» метрополии. И вина за существование этих «черных пятен» лежит, по всей вероятности, на власти.

Так, Фуко изучал инструменты власти — надзор и контроль — через архитектуру больниц, которые ставил в один ряд с тюрьмами и казармами. Он писал, что «развивается целая проблематика: проблематика архитектуры, которая создается отныне не просто для того, чтобы предстать образцу (пышность дворцов), не для обеспечения обзора внешнего пространства (геометрия крепостей), а ради осуществления внутреннего упорядоченного и , чтобы сделать видимыми находящиеся внутри. Словом, архитектура теперь призвана быть инструментом преобразования индивидов: воздействовать на тех, кто в ней находится, управлять их поведением, доказывает до них проявления власти, делать их доступными для познания, изменять их… Старая простая схема заключения и ограждения , затрудняющие вход и выход) заменяется расчетом числа окон и дверей, глухих и пустых пространств, проходов и просматриваемых мест». При этом и власть, и, вероятно, сообщества живущих в городе индивидов все же способны к преобразованию спрута — во благо всех этих сообществ.

Вид с Бруклинского моста, Нью-Йорк, США, 1950 г. (Paul Himmel/Courtesy of Keith De Lellis Gallery, New York)

Вопрос городской среды и ее взаимоотношений с индивидуумом стоял особенно остро в начале ХХ в. — мегаполисы уже давно сформированы, теории их развития в массе своей описаны веком ранее, отслежены и объяснены циклы сжатия и расширения полисов — «дыхание городов», но кроме рассудочных, экономических обоснований дальнейшего их развития, ни урбанистика, ни урбанистика, ни урбанистика, ни урбанистика, ни.

В своей работе «Социологическое воображение» американский социолог Чарльз Миллс пытался решить проблему (вернее, рассуждал о невозможности такого решения) развития города как структурного элемента. Он пытался: «Как следует преобразовывать это удивительное чудовищное создание? Разбить его на отдельные части, совместив место жительства с местом работы? Провести косметические улучшения, ничего не меняя по существу? Или, эвакуировав население, взорвать старые города и выстроить новые на новом месте по новому плану? Каким должен быть этот план? И кому делать выбор, принимать решение и воплощать его в жизнь?».

 

«Жуткое создание». Главная проблема ХХ в.

Разум не дает приемлемого ответа ни на одно из вопросов, поставленных Миллсом. Но чем же руководствоваться нам — тем, от кого зависит неясное сегодня и еще более призрачное завтра городов, в которых мы живем? Что, если не холодный рассудок и экономический расчет может обеспечить гармоническое формирование объективно дружественного пространства для его обитателей, не превратив их самих в отбросы, о которых с таким высоким обличительным пафосом писал Жан Бодрийяр в своей лекции. 1997 г.?

Связывая рост городов за счет расширения пригородов с их упадком, Бодрийяр концентрируется на коррелирующих показателях увеличения населения и производства отходов. И идет еще дальше, привязывая сюда проблему насилия и ненависти, возникающую, когда человека отправляют на помойку. Помойка по «Бодрийяру» — это и есть пригород в отличие от искусственного и образцового центра. Пространства, говорит он, как и люди, становятся безработными. И пространства эти, как и люди, становятся «отбросами».

Идеальные города в истории: Мангейм, Германия, 1606 г.

Как близки утверждения философа к тому, что можно и сегодня увидеть, ну, хотя бы вокруг больницы на окраине Киева, посетить которую меня заставили отнюдь не радостные обстоятельства. Здесь, в этих бездушных пустынных зонах отчуждения, рождается бодрийяровская «нынешняя форма насилия», еще более изощренная по сравнению с насилием агрессии форма разубеждения, нейтрализации и контроля. Какими бы важными и нужными функциями ни были наполненными эти стены, все, что происходит кроме этих функций вокруг — мертвенно, безлично и трагически по существу своей. Здесь нет людей, только функции — врача, посетителя и на самой периферии — пациента в застиранном рваном халате, смотрящего в никуда пустыми глазами. Отброса, подавленного системой, лишенного инаковости, подвергнутого очуждению?

Два изобретения, ставшие предвестниками новой эпохи,— это самолет и город-сад. Первое дало человеку крылья, а второе — лучшее место для жизни

Еще раньше, в 1961 г. гулким эхом в ответ на экстенсивное расширение территорий мегаполисов за счет пригородов прозвучали слова журналистки Джейн Джекобс. Ее книгу «Смерть и жизнь крупных американских городов» до сих пор считают одним из самых влиятельных трудов в области теории урбанистики. Она пишет: «Экономическое «обоснование» нынешней реконструкции городов — чистое надувательство. Экономика этой реконструкции зиждется отнюдь не только на «прочном инвестиционном фундаменте» государственного субсидирования за счет налоговых поступлений, которые заявляют ее теоретики, но и на огромных недобровольных субсидиях от беспомощных жертв принудительного отчуждения собственности. А рост налоговых поступлений от таких территорий в городской бюджет в результате этих «инвестиций»— одна лишь видимость, пустышка на фоне все возрастающих объемов государственных денег, необходимых для борьбы с дезинтеграцией и нестабильностью, которые порождает огород, подвергшийся жестокой.

Идеальные города истории: проект Сфорцинда Антонио Филарете, 1457—64 гг.

С другой стороны, точно такой же набатный рокот критики вызывают и в корне противоположные инициативы, предлагающие в качестве решения проблемы роста городов уплотнение и перестройку городского ядра.

Оба критикуемых подхода— последствия модернистской идеологии с убежденностью ее последователей в том, что чрезвычайная плотность и хаотичность городов требует жесткой децентрализации, упорядочивания и планирования— от раздельного использования разных типов пространств до регулирования автомобильных потоков. Звучит привлекательно и современно, правда? Архитектура всегда казалась модернистам средством построения социальной утопии. Собственно, утопия и была вечной модернистской мечтой…

Летчуэрт замысел Эбенизера Говарда очень прост: город-сад должен дать своим жителям все преимущества для физической и духовной деятельности.

Агрессивное сообщество Летчуэрта

В июле прошлого года в городке Летчуэрт в английском графстве Хартфордшир собралась небольшая группа людей с целью разработать новый урбанистический дискурс, то есть — новый организационный принцип для городских сообществ, приемлемый в новой парадигме ХХI в. Организационный принцип, по мнению участников встречи,— это некая руководящая идея, на основе которой принимаются решения и которая позволяет извлекать ценности всему сообществу. Проблема, требующая решения здесь - безальтернативная высокая централизация современного государства.

Всего Говард планировал приложить руку к 20 городам-садам недалеко от британской столицы, куда переехали бы сотни тысяч бывших жителей крупнейшего в тот момент в мире мегаполиса. Однако англичане не спешили покидать большие населенные пункты.

Выбор места для встречи не случайный. Сам Летчуэрт был создан в конце XIX в. в качестве попытки навсегда избавится от уничтожения в Британии по проекту одного из главных утопистов того времени Эбенизера Говарда, который противопоставлял мегаполисам небольшие города, окруженные сельскохозяйственными территориями, с определенным пределом их роста30. жителей. Идеальная схема города-сада, поГоварду, представляет собой круг диаметром около 2 км. В центре находится площадь-цветник и общественный парк с главными зданиями. От ядра по радиусам разбегаются широкие бульвары шириной 125 м, созданиями культурного и религиозного назначения, и улицы по 24 и 12 м шириной. Таким стал и Летчуэрт, занимающий около 600 га, из которых 50 отведены подлицы, а 60— под публичные пространства.

Казалось бы, все идеально и должно было бы сработать согласно расчетам идеолога города-сада. Собственно, так считал и гениальный американский социолог и философ Льюис Мамфорд, полагавший, что «в начале ХХ века были сделаны два изобретения, ставшие предвестниками новой эпохи,— это самолет и город-сад. Первое дало человеку крылья, а второе — лучшее место для жизни».

Под социализмом я подразумеваю такое состояние общества, при котором нет… болезненных душой представителей умственного труда

Истоки идей Говарда лежат в социализме Уильяма Морриса — того же члена «Братства прерафаэлитов» и яркого представителя движения «Искусств и ремесел». Он так описывал свои взгляды: «Под социализмом я подразумеваю такое состояние общества, при котором нет ни богатых, ни бедных, ни хозяев, ни слуг, ни праздников, ни сгибающихся под бременем работы, ни больных душой представителей умственного труда, ни ; иными словами, общество, в котором все люди живут в равных условиях и разумно занимаются своими делами, полным осознанием того, что повредит одному — значит повредит всем. В конечном счете социалистический строй есть окончательное осмысление слов «общественное благосостояние». Стремлением изменить жизнь сообществ, и главное — непривилегированных членов общества от Морриса заразился и Говард. Он считал, что планирование имеет четкую моральную и социальную ценность.

Идеальные города в истории: "Город-сад" Эбенизера Говарда, 1898 г.

Именно планирование должно было, по мнению Эбенизера Говарда, служит перераспределению средств— к примеру, доходы от аренды должны были использоваться дляфинансирования социального сектора. Так, фонд Letchworth Garden City Heritage Foundation в 1995 г. получил в собственность недвижимость на общую сумму в £56 млн. Но и это не решило всех проблем сообщества: несмотря на ежегодные реинвестиции средств, со взрослым населением. Более того, тема планирования не только не вызывает интереса у местного населения, но напротив — ведет к агрессии и враждебности при любой попытке узнать, чего жители на самом деле хотят вот, кажется, райского места, в котором живут.

Здесь снова хочется вспомнить Жана Бодрийяра: «Народ оказался публикой… Массам преподносят смысл, а они жаждут зрелища».

 

Эсхатология сообществ

Идея о том, что переживания и эмоции людей необходимо включать в число факторов, влияющих на развитие городов наряду с экономическими показателями, развитием транспорта, систем безопасности, канализации и другими «материальными» составляющими жизни, отнюдь не новая. Об этом еще в 1960-х гг. заговорил Льюис Мамфорд, четко проследивший зависимость благополучия метрополии от таких связанных с ней человеческих эмоций и чаяний. Рассматривая мегаполис как «цивилизационную машину», он усматривает необходимость включения в сферу ее рассудочного анализа и отношения между людьми, и структуры социальных связей. И чем крепче эти связи, тем более работоспособна эта машина. При этом ее размер, по Мамфорду, ни в коей мере не улучшает главной способности города служит хранилищем собственной культуры.

Идеальные города в истории: утопия «Метрополис» от основателя компании Gillette Кинга Кэмпа Жиллетт, 1894 г.

Отдельное внимание философ уделяет эсхатологическому аспекту метрополии. «Конец света» для отдельно взятого мегаполиса он рассматривает на примере Рима: «С точки зрения и политики, и урбанизма Рим остается показательным уроком того, чего следует избегать. Его история содержит серию классических сигналов опасности, предупреждающих о том, что жизнь начинает двигаться в неправильном направлении. Где толпы собираются в смертельных количествах, где резко растут ренты, а жилищные условия ухудшаются, где на место поддержания баланса и установления гармонии в том, что под руками, приходит односторонняя эксплуатация отдаленных территорий, там почти автоматически оживают. Сегодня они вновь возвращаются: арена, многоэтажное жилье, массовые конкурсы и выставки, футбольные матчи, международные конкурсы красоты, повсеместный стриптиз в рекламе, постоянное возбуждение чувств сценами секса, наслаждения и насилия— все это в настоящем римском стиле». Падение в таком случае неумолимо приближается, говорит Мамфорд.

Сегодня они снова возвращаются: арена, многоэтажное жилье, постоянное возбуждение чувств сценами секса, наслаждения и насилия — все это в настоящем римском стиле

Вам это ничего не напоминает? Если не касаться нашей действительности (ведь проще по-евангельски рассмотреть сучок в глаза ближнего, чем бревно в своем), давайте вспомним еще одного философа, который со всей беспощадностью обрушивается на современную культуру. Юрген Хабермас, марксист, ученик Теодора Адорно, экс-руководитель Института Макса Планка и специалист по коммуникативному разуму, не только критикует поощряемую интернетом «новую неграмотность». можно адресовать эти идеи»), но призывает озаботиться проблемой превалирования экономических интересов в новых медиа: «Теперь новые средства коммуникации имеют гораздо более коварную модель коммерциализации, в которой целью является не непосредственное внимание потребителя, а экономическая эксплуатация личного профиля пользователя. Они грабят личные данные клиентов без их ведома, чтобы более эффективно ими манипулировать, иногда даже с извращенными политическими целями».

СМИ, собирающие сегодня колоссальную аудиторию, ничем не отличаются от римских колоссальных и амфитеатров и служат той же цели — отвлечь натовп от смыслов, продавая им видения. Города при этом остаются главным способностью продуцировать умы большого диапазона. А это, по мнению Льюиса Мамфорда, в свою очередь, приближает симптомы конца: «Массовая коллективная концентрация на легкомысленных эфемерностях всех типов, выполненных с высокой технической дерзостью… Вот симптомы конца: притяжения деморализованной власти и минификации. Когда эти знаки умножаются, Некрополь приближается, хотя ни один камень не был тронут. Для варвара, уже захватившего огород изнутри. Приди, кат! Приди, хищник!».

Фото Колизея, Рим

Выгнать хищника?

Разобщенность, интеллектуальная усталость и экономическая немощность казались некоторым теоретикам и практикам урбанистики теми самыми хищными зверями, пожирающими плоды успешного городского развития. Одним из сторонников такой теории является Принстонский социолог Джеральд Фруг, сформулировавший целый список проблем современных городов, которым отнес:

  •  безвластие города, что ограничивает возможности решения собственных проблем и межгородского взаимодействия, порождает апатию жителей к участию в делах города;
  •  джентрификацию, то есть существование разного рода «стен» (разделение по зонам, где живут люди одного класса, расы, национальности и т.д.);
  •  неравное и неадекватное распределение коммунальных служб и ресурсов в различных соседствах (в том числе образования, полиции и др.).

Продолжая вслед за модернистами медитировать над различиями центра и периферии, Фруг вывел «принцип социальной гетерогенности», присущий городскому ядру и совершенно отсутствующий в любой другой местности. В своей книге «Градопроизводство: построение сообществ без стен» он объясняет это так: «Социологи обнаружили, что города не только привлекают, но и вызывают умножение социальных групп. Города производят субкультуры (используя примеры работ Клода Фишера) фанатов блюграсс-музыки, миссионеров новых религиозных сект, профессиональных преступников, палестинских владельцев магазинов…». Такая среда не только препятствует разрастанию городов, но и не допускает гомогенизации пригородов, которые в таком случае начинают выглядеть одинаково и приводят к просторной сегрегации, основанной на классовых, расовых или этнических показателях. Препятствование урбанистическому «расползанию» решает проблемы зависимости горожан от автомобилей, не допускает отчуждения от общества лиц, не являющихся водителями, и отмежевание их от общественной жизни. И в итоге снижает «гражданский дефицит». Архитектурная и урбанистическая дифференциация должна привести к дифференциации сообществ, предотвращая создание однородных и закрытых анклавов.

Архитектурное бюро Ричарда Роджерса в 1991 г. предложило свой вариант мастер-плана для нового района Шанхая – Лу Цзя Цзуи. Проект основывался на желании избежать создания нового «финансового гетто». Продвигалась мысль сотворения гетерогенной мультифункциональной среды, усиленной сетью парков и общественных пространств, с тремя концентрическими проспектами (наружный — для пешеходов, средний — для публичного транспорта, а внутренний — для каров)

О социально разнообразных огородах как о единственной возможности выживания общества говорит и Ричард Роджерс. Легендарный британский архитектор уверен, что в мире, где городское население увеличивается на четверть миллиона человек ежедневно, необходимо следовать концепции «компактного города»— плотной агломерации, в которой совпадают экономические и социальные функции. Роджерс предлагает новую форму гражданского участия в жизни города так званое креативное гражданство, вовлеченность общества в процессы принятия решений. Он уверен, что местные сообщества должны занимать активную позицию по отношению к проектированию города и его горизонта, забрал инициативу у девелоперов и городских властей, и считает, что коллективный голос горожан должен окончательно решить форму города, оставив его деструктивных.

Ведь в сухом остатке, как отметил Льюис Мамфорд, метрополия — это «не столько масса строений, сколько комплекс взаимосвязанных и постоянно взаимодействующих функций, не только концентрация власти (мощи), но и поляризация культуры».