Принуждение к красоте
Под закат своей каденции президент США Дональд Трамп подписал беспрецедентный указ «Содействие красивой федеральной гражданской архитектуре», чем актуализировал и вывел на новый виток древний спор между симпатиками исторической и современной архитектур.
Вашингтон не случайно называют огородом колонны— там множество домов в греческом и римском стилях, отражающих вкусы французского архитектора Бенджамина Латроба и президента Томаса Джефферсона. Разумеется, в XIX–XX вв. столичные вкусы влияли на все крупные города США, и тяжеловесный неоклассический, названный «федеральным» стиль массово распространился по стране. Даже прогрессивный Нью-Йорк к концу XX в. оставался, по мнению архитектурных критиков, «болотом псевдоисторизму и корпоративной посредственности», а вот миллениум ознаменовался появлением ярких фокусных объектов Фрэнка Геры, Ренцо Пьяно, Жана Нувеля, Нормана Фостера и т.е. нас из темных веков!»,— писали The New York Times в рецензии на открытие новой башни своей корпоративной штаб-квартиры The New York Times Building.
Здания Вашингтона в греческом и римском стилях отражают вкусы французского архитектора Бенджамина Латроба
Жить стало веселее, но вкусы традиционалистов со времен Джефферсона мало изменились. Их недовольство и озвучивал 45-й президент США, когда обрушивался с критикой на «бруталистских монстров, деконструктивистских уродцев и безликий минимализм». Особый гнев вызывали почему-то Федеральный суд в Солт-Лейк-Сити от бюро Thomas Phifer and Partners и админздание в Сан-Франциско, созданное деконструктивистом Томом Мэйном. Трамп обязал архитекторов проектировать для Вашингтона здания государственных и федеральных учреждений, строго придерживаясь классического стиля.
Большинство членов американского архитектурного сообщества пришли в ужас от такой вкусовщины и перспективы превращения округа Колумбия в «мавзолей неоклассической архитектуры». Да, согласитесь, довольно странно слышать призывы к сакрализации наследия от человека, который в 1979 г. ради строительства Trump Tower снес здание в стиле ар-деко магазина Bonwit Teller и разрушил барельефы, которые управляющие MET просили передать им. Однако Национальное общество гражданского искусства (NCAS) неожиданно горячо поддержало Трампа, опубликовав открытое заявление: «Дизайн федеральных сооружений должен отражать эстетические и символические предпочтения людей, для которых они построены, а именно классическую и традиционную архитектуру. Однако с середины ХХ в. модернистские бонзы, контролирующие государственную архитектуру, навязывают нам уродливые замыслы». Апеллируя к демократическим ценностям, глава NCAS ссылается на социологическое исследование, согласно которому три четверти американцев (72%) предпочитают традиционную архитектуру.
45-й президент США обрушился с критикой на «бруталистских монстров, деконструктивистских уродцев и безликий минимализм»
С высокой степенью вероятности Джо Байден отменит резонансный указ своего предшественника. Но, казалось бы, вопрос псевдоисторизму и интеграции современной архитектуры в историческую среду закрыли еще в XX в.? Выходит, что нет.
Псевдоисторизм «вне закона»
Конфликт между симпатиками исторической архитектуры и темы, кто выступает за прогресс в зодчестве, впервые проявился, вероятно, тогда, когда кто-то из древних людей предложил выйти из пещер и построить жилище на открытом месте. Чем меньше люди погружены в суть вопроса, тем горячее они защищают стереотипы— идет ли речь о способах сохранения и восстановления архитектурного наследия или о включении современных объектов в уже сформировавшуюся городскую ткань.
Похоже, дело не в возрастном консерватизме. Как ни удивительно, но немало рожденных в XXI в. в своих архитектурных симпатиях застряли в начале XIX-го! Архитекторы того времени настолько благоговели перед авторитетами великих зодчих прошлого, что копировали стили ранних эпох с редкими отступлениями от классических канонов, обусловленных развитием технологий. Они довольствовались приставкой «нео»: неоготика, необарокко, неовизантийский стиль, неогреческий и т. д. К концу XIX-го стремление максимально усилить эмоциональную выразительность зданий и темпоральное ускорение стали своеобразным миксером. ой Гремучей смеси выделился модернизм. Он в отместку за вековое болото ознаменовался революционной серией манифестов, призывавших избавиться от неудобного и обветшавшего архитектурного багажа. К счастью, не все восприняли их как руководство к действию.
Архитектурные памятники должны быть живыми и востребованы — это единственный шанс избежать забвения и руинирования.
Еще на рубеже XIX–XX вв. автор термина «городское наследие» Густаво Джованнони предостерегал современников от искушения консервировать исторические центры или старые районы, превращая их в подобие тематических парков. Остановившиеся в развитии, вырванные из потока временных изменений территории достаточно быстро превращались в выморочные зоны — люди покидали их в погоне за благами цивилизации, тем, что делает жизнь комфортнее и богаче впечатлениями. Архитектурные памятники должны быть живыми и востребоваными — это единственный шанс избежать забвения и руинирования, — считал Джованнони. А для этого их придется модернизировать, адаптируя к новым функциям.
Начиная с середины прошлого века под эгидой ЮНЕСКО было принято более десятка документов, определяющих границы между старым и новым в архитектуре. К примеру, Венецианская хартия 1964 г. определяет, что все архитектурные дополнения должны отличаться от оригинального памятника и нести видимые признаки современности. Краковская хартия 2000 г. говорит о необходимости избегать реконструкций в историческом стиле. Венский меморандум 2005 г. подытоживает: «Современная архитектура должна избегать всех форм псевдоисторического дизайна, так как он не соответствует ни историческим, ни современным требованиям».
Сложнее, когда дело касается определения роли современной архитектуры в исторической застройке. Здесь в профессиональном сообществе достигнут лишь относительный консенсус. Если обобщить рекомендации всех многочисленных меморандумов и хартий, то современные здания должны вписываться в историческую ткань бережно и внимательно. Но иногда им разрешается доминировать и контрастировать. И сразу возникает вопрос: «иногда» — это когда?.. Что можно считать «высококачественными методиками интервенции», применять которые рекомендуют подписанты Венского меморандума?
Неоднозначность рекомендаций, как и дуализм в философии, порождает проблемы отношений. И в то же время служит отличным катализатором прогресса, заставляя искать новые и новые выразительные и в то же время достаточно уважительные решения.
Контраст и растворение
В 24 томе PRAGMATIKA.MEDIA в статье «Архитектурный копипаст убивает» мы объясняли, почему разнообразие считается залогом витальности города. Речь шла преимущественно о противопоставлении выразительной и качественной современной архитектуры в унылой типовой жилой застройке, доставшейся нам в наследство от Советского Союза. Но даже стилистическая однородность благополучных исторических районов способна погрузить в дремотное состояние. Казалось бы, что может быть более консервативным, чем архитектурная среда британского Оксфорда, где сохранился уникальный целостный ансамбль готической архитектуры? Кто может посметь нарушить status quo, особенно учитывая жесткие нормы Великобритании в сфере охраны наследия? Но Заха Хадид считала, что Life is not made in grid. Она недрогнувшей рукой внесла в академическую застройку Оксфорда яркий диссонанс в виде стальных Investcorp Building и Softbridge в колледже Святого Антония. «Контраст помогает подчеркнуть целостность прошлого и настоящего. Мы и заказчик чувствовали, что Оксфорд должен и дальше смотреть в будущее, поскольку он защищает свое наследие», — так аргументировала Заха Хадид свой жест.
Вспомним биоморфный Kunsthaus Graz, чья туша распласталась в самом центре австрийского Граца на фоне терракотовых стен и красных черепичных крыш. Хиба этот «дружелюбный пришелец», созданный сэром Питером Куком и профессором Колином Фурнье, умаляет ценность исторической архитектуры города? Напротив, он многократно капитализировал недвижимость Граца. По данным городского совета по туризму, число гостей только за пять лет с 2003 г. выросло более чем на 80%. И хіба кто-то может обвинить австрийцев в пренебрежении к наследию? Да, Kunsthaus Graz откровенно провокационен. Было бы странно ожидать чего-то другого от основоположников движения Archigram. Но глубоко ошибется тот, кто сочтет форму биоморфа случайным капризом архитекторов. Ресурсы Школы архитектуры UCL Bartlett были брошены на поиск дизайна, который был бы не только скандальным, но и воспринимался как неотъемлемая часть городской ткани, несмотря на очевидный контраст. Визуальное воплощение этого оксюморона не может не радовать.
"Контраст помогает подчеркнуть целостность прошлого и настоящего", - считала Заха Хадид.
Кияне, осуждающие архитектуру театра на историческом Подоле, пришли бы в ужас, увидев здание Союза румынских архитекторов с интернациональной надстройкой над руиной XIX в. Исторический особняк Paunescu House был сильно разрушен во время революции, свергнувшей диктатуру Чаушеску. Многоэтажная надстройка из стекла и стали, словно прорастающая из старого дома, — своего рода манифест, которым Дэн Марин и Зено Богданеску провозглашают смену эпох, политического строя и стилей. Закономерно - манифест оценили далеко не все. Но как бы жители Бухареста ни лаяли своего «Франкенштейна», Union of Romanian Architects стал знаковым объектом в масштабах мировой архитектуры.
Модернизируя полуразрушенное крыло замка Морицбург в Галле, испанские архитекторы Фуэнсанта Ньето и Энрике Собехано (Nieto Sobejano Arquitectos) даже не пытались имитировать стиль раннего Возрождения. Демонстративно современная надстройка, крыша и заполнение пустот контрастируют с историческими стенами, формой и материалами. Этот нарочитый контраст призван подчеркнуть достоинства как старого, так и современного зодчества. Особенности здания сразу обращают на себя внимание посетителей Kunstmuseum Moritzburg, провоцируют вопросы и интерес к сложной истории музея, обладающего самой богатой коллекцией художественных работ, в 30-е годы прошлого века заклейменных как «дегенеративное искусство».
А вот преобразование церкви Святой Марии в Килкенны в музей «средневековой милы» демонстрирует нам совершенно иной подход. Архитекторы McCullough Mulvin Architects безоговорочно подчиняют расширения музея в архитектуре XIII в. Но не подражают ей ни в деталях, ни в материалах. Окислившийся свинец, выбранный в качестве основного материала для кровли и фасада пристроек, сливается с серым камнем и хмурым ирландским небом. И хотя новая архитектура визуально растворяется в исторической, разница эпох и стилей очевидна.
Даже когда новая архитектура визуально растворяется в исторической, разница эпох и стилей должна быть очевидной.
Дэвид Чипперфильд не оспаривал доминанты музейного острова Шпреинзель в Берлине, проектируя новое выставочное пространство James Simon Galerie на Археологической набережной. Минималистическое здание с тонкими белоснежными колоннами, вдохновленное эскизом Фридриха Вильгельма IV для «культурного акрополя», перекликается с форумной архитектурой придворного королевского зодчего Фридриха Августа Штюлера и его последователей. ¦Пергамского алтаря. Тем не менее никто не может назвать архитектуру здания Чипперфильда вторичной— это пример неимитации, а крайне деликатного симбиоза.
Стены из темной обугленной кирпича, принадлежавшие чудом уцелевшей постройке на месте бывшего завода, стали дизайнерским кодом для студий BAAS Arquitectura, Grupa 5 Architekci, Małeccy Biuro Projektowe. Опираясь на колористическую палитру исторического здания, на его ритмы и графический рисунок, архитекторы создали керамическую оболочку для железобетонной конструкции факультета радио и телевидения Силезского университета. Этот прием объединяет старое и современное здания в единый ансамбль.
Интеграция новой архитектуры в историческую застройку относится к задачам высшей сложности
Перечисление красивых и оригинальных архитектурных решений, примеров удачной интеграции новой архитектуры в историческую застройку можно продолжать. Их немало, несмотря на то, что в мировой практике подобные задачи относятся к задачам высшей сложности. Это не идеальный случай, когда архитектор может использовать участок для проектирования как чистый лист, не ограничивая себя в фантазии, инструментах, материалах и ресурсах. Любая интервенция в историческую ткань требует длительного и детального изучения характеристик места.
Зачем огороду банкиров погружение в прошлое?
То, кому нравится киевская Воздвиженка, возможно, мечтали бы, чтобы киевские власти управляли наследием по образцу властей Франкфурта-на-Майне. Там движение антибруталистов завершилось их полной победой и реализацией проекта Dom-Römer.
За шесть лет (2012–2018 гг.) огород построил на 50 га в центральном районе Альштадт 35 пряничных домиков. 15 из них— точная реконструкция исторических бюргерских особняков, а остальные здания слегка отличаются современными элементами. Эти отличия чаще всего лишь символическое отступление в пользу прогрессивных правил городского дизайна. Правда, в отличие от киевской Воздвиженки, все здания в старо-новом Альштадте построены и украшены богатыми орнаментами с поистине немецкой тщательностью и качеством. «Зачем огороду банкиров погружение в прошлое?» — задавались и продолжают задаваться вопросом многие.
Реконструкция старого ядра обошлась огороду в 345 млн евро. Сейчас, через два года после торжественного открытия, управляющая компания района по-прежнему получает ссуды из бюджета Франкфурта. В итоге огород получил то тематический парк, то этнографический музей имитаций под открытым небом. Арендная плата на недвижимость достигает 30 евро за квадратный метр. «Магазины и кафе на первых этажах демонстрируют инсценировку идеального мира— их продукция соответствует роскошному стилю жизни, но не повседневной реальности мегаполиса»,— пишет местное издание Detail.
Еще не успела схлынуть эйфория после церемонии открытия «сердца Франкфурта», как рестораны, предвкушавшие наплыв туристов, получили предписания срочно убрать летние площадки. Историческая реконструкция касалась не только сооружений, но и планировки квартала, и узкие псевдосредневековые улочки оказались сложнопроходимыми для пожарной техники. А тут еще и уличная мебель какая-то… Другая насущная проблема— отсутствие общественных туалетов. Они не предусматривались в псевдоготических зданиях. А передвижные синие пластиковые сортиры моментально разрушали тот самый исторический дух, который так старались воссоздать лоббисты проекта Dom-Römer. Обслуживание района обходится в 1,5 млн евро ежегодно, а множество квартир и торговых площадей так и не нашли своих арендаторов. Пустует и Stadthaus — роскошное общественное здание для мероприятий. Идеологи проекта пока отбиваются от критики заявлениями, что во всем виновата пандемия. Но, может быть, неувязка в том, что имитация постоянно хуже естественной эволюции?
Кому перемены режут глаз
Поскольку в Киеве присутствуют объекты, внесенные в Список объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, украинская столица относится к городам, к застройке которых применяются рекомендации Венского меморандума «Всемирное наследие и современная архитектура». Есть одно существенное «но»: положения Венского меморандума не имплементированы в режимы использования территорий в Киеве — сообщила нашему изданию Ольга Рутковская, член International Council on Monuments and Sites (ICOMOS).
Новоделы обесценивают оригинальные памятники: «Да пусть разрушаются, отстроим заново!»
Предписывает строительство и реконструкцию в границах исторических ареалов осуществлять с учетом требований сохранения и восстановления исторически ценных архитектурно-градостроительных качеств традиционного характера, цвета и отделочным материалам. Это не значит копировать! Именно опираясь на эти украинские государственные строительные нормы, на рубеже XX–XXI вв., в Киеве и других городах появились сотни архитектурных подделок, и некоторые из них имеют поистине монструозные формы и размеры.
После прогулки по Владимирской, Десятинной, Большой Житомирской и Валам уже не удивительно и даже символично, что Музей истории Киева с 2012 г. находится в доме торгово-офисного центра возле станции метро «Театральная». Здание, фасад которого представляется набором псевдоисторических и современных элементов, возведено не только с нарушением стандартов застройки в исторической среде, но и с грубыми конструктивно-инженерными ошибками. И тем не менее – оно существует.
Новоделы обесценивают оригинальные памятники. «Да пусть разрушается, отстроим заново, когда будет возможность»! — примерно так рассуждают обыватели, проходя мимо особняка с выбитыми окнами и провалившейся крышей где-нибудь на бульваре Шевченко, Тургеневской, или Сечевых стрельцов. Эти настроения удобны как для чиновников, так и для большинства застройщиков, поскольку освобождают их от ответственности.
Построить здание в стиле историзма, не претендующее на оригинальный дизайн, прежде всего дешевле и проще, поскольку такой проект быстро и недорого склепают в многочисленных ноунейм-архитектурных бюро. К тому же есть шанс, что горожане не заметят, что новое-старое здание существенно подросло и выпирает на 3–5 этажей выше средней высоты домов по улице. А если и заметят, то не будут сильно возмущаться — лепнина, руст и прочая «милота» в Украине являются своего рода оберегами от критики.
Олег Дроздов:
Бутафория провоцирует кризис восприятия
Олег Дроздов — один из немногих украинских архитекторов, проектирующих в исторических городских ареалах здания, немимикрирующие под старину. Его Театр на Подоле на Андреевском спуске и SAGA City Space на улице Петра Сагайдачного — на наш взгляд, примеры высококлассной современной архитектуры. Если здание театра— это акцент и контраст, то SAGA City Space сразу воспринимается как органичная часть гетерохронной композиционной структуры улицы.
PRAGMATIKA.MEDIA: Авторы «Венского меморандума» считают, что псевдоисторическая архитектура недопустима, поскольку компрометирует исторические здания. Это главный аргумент в пользу того, чтобы избегать псевдоисторизму, или для вас существуют другие, не менее важные?
Олег Дроздов: В истории архитектуры очень долгое время правила парадигма повторения. Каждый архитектор апеллировал к чему-то раннему, устоявшемуся. И все же получал в итоге новые формы. Каждая эпоха имела свои предпочтения, свои ценности, сквозь призму которых трансформировались характеристики здания. И эта всегда живая система претерпевала невероятные изменения, по существу интерпретируя один и то же греческий или римский канон.
В какой-то момент, в конце XX в., с появлением таких понятий, как «энергосбережение», из-за столкновения с ограниченностью ресурсов стали важны проблемы утепления — и ответ на этот запрос появилось множество новых технологий. Тектоника сдан из какой-то цельной, сложившейся однажды и устоявшейся массы, расслоилась на структуру и оболочку. И попытки обрядить новую технологическую структуру в старую скорлупу — словно попытка представляется кем-то, кем на самом деле неявляешься. Это всегда большая и не только эстетическая, но и моральная проблема. Когда ты понимаешь, что ты находишься в какой-то бутафории, неправдивой, неискренней, то неизбежно наступает кризис восприятия такой среды. Такая неуместность проявляется в нескольких различных измерениях, не только в физическом плане. Даже не обладая архитектурным образованием, многие люди понимают и чувствуют подделку по ощущениям, возможно, не всегда отдавая себя отчет, в чем дело.
Такая имитация вводит в заблуждение следующее поколение, которое будет стараться разобраться, где декорация к странному спектаклю, а где истинное место жизни. И в этом заключается очень серьезный конфликт.
P.M.: Всегда ли оправдан «принцип подчинения», когда современное здание должно раствориться в исторической застройке? К примеру, тот же Театр на Подоле нельзя назвать «мимикрирующим» или подчиняющимся. В каких случаях уместно растворение, а когда игра на контрасте?
ЕД.: Отношения и взаимоотношения в сложившейся городской исторической среде всегда очень тонкие и апеллируют к определенной культурной традиции. То, что сегодня считается вопиюще авангардным, завтра может казаться традиционным. И здесь уже выходит на поверхность проблема культурных кодов и ценностных категорий. Как и в искусстве, в архитектуре эта тема очень непростая, дискуссионная. Поиск консенсуса связан с просвещенностью горожан, образованностью архитекторов, профессионалов, которые в этой среде работают. Это всегда очень волнующий момент, когда ты апеллируешь к какому-то чужому пережитому опыту, а здесь он, оказывается, не пережит. И это несоответствие вызывает, скажем, тектонические и общественные разногласия.
P.M.: Когда архитектор выбирает способ ассоциативной и образно-смысловой адаптации для того, чтобы вписать новое здание в контекст — должен ли он быть уверен, что эти ассоциации и образы станут считываться жителями? А что, если люди не уловят связь?
ЕД.: В данном случае важен не столько визуальный контекст, сколько связанный с принципами бытия и множеством процессов, его сформировавших. Хотелось бы акцентировать внимание на том, что ценность архитектуры не столько в визуальной декоративной оболочке, а в том, какую жизнь она «приютила» и какую жизнь провоцирует. Это и является наиболее важной задачей для проектировщика — перформативный характер архитектуры точки зрения общественных ценностей и качеств.
P.M.: И все же все чаще говорят о том, что архитектура должна быть демократической. Как проектировать и строить, если большинство желает видеть центр города как собрание исторических или псевдоисторических фасадов?
ЕД.: Хороший архитектор всегда выстраивает серьезный диалог между прошлым и будущим с глубоким и тонким пониманием проблемы, как выстроить этот мост. Здание — это взаимосвязь между прошлым и будущим. А жители — ну что ж, их мнение, конечно, важно… Но что за демократию вы имеете в виду — это прямая демократия, когда все и каждый участвуют в выборе, голосуя? Или демократия, в которой люди делегируют свои решения профессионалам? Это разные вещи. В архитектуре, думаю, возможна лишь вторая система, когда люди делегируют решения профессионалам, подобно тому как мы делегируем врачам принятие решений, касающихся нашего здоровья.
Ценность архитектуры не столько в декоративной оболочке, а в том, какую жизнь она провоцирует
Архитектура обязана быть воплощением собственного времени. Всегда и для современников, и для потомков важна актуальность, «сегодняшнесть» входа в исторический контекст. Эта сегодняшняя архитектура может быть вполне вдумчивой и тактической по отношению к своим соседям по времени, развивающей диалог. Но все-таки оценки всегда зависят от уровня понимания всех представителей приемной комиссии, общественной и профессиональной. Важен уровень понимания.
ANDRIYIVSKY City Space: игра по-честному
Возможно, в Украине не так уж много архитекторов, готовых работать с контекстом, подобно тому, как сработал Дэвид Чипперфильд на музейном острове в Берлине? На самом деле проблема скорее в отсутствии запроса. Застройщики чаще предпочитают не изобретать велосипед и довольствоваться стилизациями, которые в патриархальном обществе воспримут прогнозируемо благосклонно. А кто платит — тот и заказывает.
Если киевляне так болезненно воспринимают контрастную архитектуру, то возможно ли спроектировать здание, взявший за основу концепции не доминирование и не подчинение, а паритетный симбиоз с исторической застройкой? Как сделать так, чтобы объект не был откровенным визуальным триггером, но повышал качество визуальной среды?
К поискам подобной золотой середины можно отнести проект архитектора Алексея Пахомова, сооснователя BURØ architects. Ранее мы подробно описывали исходные данные, идею и концепцию в статье «Cut, Clarity, Color. Правило «трех С» от SAGA Development». Реконструкция недостроя начала нулевых на южном Подоле, доставшегося в наследство от любителей псевдоисторических бельведеров, сама по себе задача «не для слабочаков». А если учесть массивный объем каркаса и перфекционизм заказчиков, то она превращается в поистине экзаменационную.
Золотая середина— это не доминирование и неподчинение, а паритетный симбиоз с исторической застройкой
Каркас здания очистили от башенок и надстроек, а его фасад постарались сделать максимально чистым — без декоративных излишеств. Чтобы продемонстрировать «породистость» и статусность объекта, архитекторы решили использовать на фасаде руст из габбро — украинских гранитов. Визуальный образ ANDRIYIVSKY City Space претендует на самооценочную эстетику и долгосрочную актуальность. А смешение функций программирует ту необходимую, по мнению Олега Дроздова, «перформативность» объекта: из транзитной зоны этот участок Подола благодаря новому ядру притяжения прогнозируемо превратится в локальный центр южных кварталов. (Подобную же задачу SAGA Development ранее ставила и перед Дроздовым для проекта SAGA City Space на Сагайдачного.)
Гудбай, постмодернизм!
Людям свойственно ностальгировать по прошлому, а шедевры исторической архитектуры оказывают на нас мощное эмоциональное влияние. Но как меньше эмоций вызывает Эльбская филармония, ставшая лендмарком нового района Хафенситы в Гамбурге? Возведенная на усиленных стенах старых портовых складов Шпайхерштадта, «музыкальная шкатулка» от Herzog & de Meuron обошлась Гамбургу в 789 млн евро. И, конечно, нашлись критики, заявлявшие, что подобные расходы не оправданы.
Если обратиться к истории всех крупных проектов, оказавших за последнее столетие существенное влияние на современную архитектуру, то ни один из них не был принят обществом бесспорно положительно. Значит это, что архитекторы и застройщики должны учитывать мнение тех, кто считает псевдоисторизм правильным ответом на вопрос: «как строить?» С учетом современных технологий подделка «под старину» может быть исключительной— обмануть смотрящего несложно, особенно если человек и сам «обманываться советов». Но путь притворства ведет «в никуда», и это справедливо как для людей, так и для сданий. И для городов в целом. Не случайно Тимотеус Вермюлен и Робин ван ден Аккер, введшие в международный дискурс понятие «метамодерн», обозначили его как общую культурную рефлексию на десятилетия неискренности и релятивизма. Так будем честны: создавать реплики и симулякры — проигрышная позиция на ближайшие десятилетия.