Евгений Карась. А4. Ручкой по белому

Тринадцатая и самая масштабная за всю историю проекта «А4, шариковая ручка» выставка прошла в столичной Karas Gallery. В рамках экспозиции в арт-пространстве показали около 1 000 работ, выполненных шариковой ручкой на стандартной офисной бумаге.

Галерист, арт-эксперт и коллекционер Евгений Карась рассказал PRAGMATIKA.MEDIA об идее проекта, причинах его широкой популярности и несостоявшейся (к счастью) попытке его закрытия. Чем искусство отличается от всего остального, как не перепутать шедевр в стиле ню с порно и какие сложности возникают у галериста в процессе отбора экспонатов — в нашем материале.

Евгений Карась, галерист, арт-эксперт и коллекционер

Константин Ковшевацкий: Думаю, с тех пор как вы организовали конкурс, о чем вас только ни спрашивали. Вы избалованы журналистским вниманием?

Евгений Карась: Нашему проекту уже больше 13 лет, и он охватывает очень широкую аудиторию. В рамках своей основной деятельности мы занимаемся селекцией искусства: из хорошего выбираем самое лучшее. А тут абсолютно стратегия наоборот. Мы стремимся в каждом человеке даже не столько увидеть художника, сколько спровоцировать на художественный поступок, упростив до предела инструменты производства. И еще в неких нехарактерных для художественного мира артефактах пытаемся рассмотреть творчество, вписать их в контекст искусства. «А4, шариковая ручка» — социальный проект, где мы втягиваем и расширяем число «художников», а не селекционируем. Он среди арт-проектов самый масштабный по продолжительности, по числу участников и произведений в проекте, поэтому, конечно, внимание есть.

Много вопросов задавали нам, а еще больше — мы сами задавали себе.

Андрей Роик, работа для проекта KARAS GALLERY «А4, шариковая ручка»

К. К.: И ответы вы находите?

Е. К.: Конечно.

К. К.: Зачем вы запустили этот проект?

Е. К.: Мы не ожидали такого успеха. Его мы, что ли, нащупали. И постоянно трансформируя проект, пытаемся понять и реализовать потенциал, который в нем заложен на самом деле. Например, приглашаем к участию писателей, поэтов, композиторов, архитекторов, дизайнеров одежды. У нас много идей, которые мы придерживаем. Это и иллюстрация культовых текстов, издание игральных карт и многое другое. Но самое важное, что мы хотим создать в Киеве музей рисунков шариковой ручкой, который бы стал Меккой для любителей этого жанра. По всему миру есть сообщества рисовальщиков и фанатов шариковой ручки. То есть таким образом направляем траекторию этого проекта.

«Шариковая ручка» всем дает возможность быть художником

К. К.: Насколько эта траектория изменилась с шестого года? Были какие‑то «протуберанцы»?

Е. К.: Протуберанцы были такие, что мы хотели его закрыть.

К. К.: А с чем это было связано?

Е. К.: Нам казалось, что идея шариковой ручки уже исчерпана. Это уже никому не интересно.

Ирина Заставная, фрагмент работы для проекта KARAS GALLERY «А4, шариковая ручка»

К. К.: Когда вы это почувствовали?

Е. К.: Где‑то на третий-четвертый год. Первый — круто (120 рисунков), второй — тоже хорошо, интересно, проект стал масштабнее (200—300 рисунков). А дальше — что нам еще могут предложить? Но остановиться мы не смогли, потому что он просто как лавина, интерес к нему рос, и у нас уже возникло чувство ответственности за тех, кого мы приручили. И тех, кого поддержали и кому дали надежду. На последней выставке 2018—2019 было выставлено больше 1 000 рисунков 350 авторов!

Константин Ковшевацкий (PRAGMATIKA.MEDIA) и Евгений Карась (галерея Karas)

Мы тоже благодаря нашему проекту, можно сказать, включаем рецепторы, провоцируя человека на творчество

Такое масштабирование произошло еще благодаря партнерству с 2010 г. с коллекционером и меценатом Игорем Вороновым. Благодаря его участию в жизни проекта мы можем себе позволить ежегодный увесистый каталог, конкурс эссе о проекте и другие факторы развития.

Анастасия Мусатенко, работа для проекта KARAS GALLERY «А4, шариковая ручка»

Конечно, если говорить об интересантах проекта, то есть о его субъектах, — их очень много. Это и зрители, и молодые художники, и представители прессы, и те, кто вообще следит за культурой в стране. Аудитория расширилась до смежных профессий в культуре — писателей, поэтов и так далее. Вы вспомнили о художниках-тяжеловесах. Они, безусловно, фундамент и основа проекта с самого начала и по сегодняшний день. Конечно, нам всегда нужно специально их приглашать, несмотря на наш статус и авторитет, они же все прошенные. Причем взаимоотношения с каждым из них строились по‑разному. Например, история участия в проекте самого дорогого украинского художника Анатолия Криволапа. Он вообще говорил, что не любит шариковую ручку, потому что относит ее к примитивному художественному средству. Для него ручка — это нехудожественный материал.

Евгений Карась

Виктория Кушнир-Збарская. Фото предоставлены KARAS GALLERY

Художественный метод — это то, чем люди не пользуются в обычной жизни. Даже минимальное отклонение от шариковой ручки, например, гелевая — это уже художественный материал. Но у нас же, наоборот, концепция, построенная именно на примитивных вульгарных инструментах!

Мы осознанно уходим от манипуляций художественными материалами и всех — зрителя, автора, известного и начинающего художника — ставим в равные условия. То есть они равные не только для художников, но и для зрителей. В таком случае у зрителя нет барьера восприятия между ним и произведением, барьера, который возникает благодаря материалу, ведь у любого зрителя есть в кармане шариковая ручка. Формат проекта — офисная бумага и шариковая ручка — уравнивает всех. В этом демократичность.

Константин Ковшевацкий (PRAGMATIKA.MEDIA) и Евгений Карась (галерея Karas)

К. К.: Раз уж мы заговорили о демократии, искусство — это элитарная штука?

Е. К.: То, о чем вы сейчас спросили — это самое неинтересное для зрителя или читателя, но на самом деле самое интересное в жизни. Читателю и зрителю нужен быстрый эффект. Скажу, почему интересный: в основе искусства лежит творчество и креативность. То есть творчество считают более социальным феноменом и более рефлексивным, свойственным любому человеку. А искусство — это профессиональная высшая степень творчества. И творчество является фундаментальным фактором в развитии человека, основой его мышления. Будь ты менеджером, или дворником, художником или ученым — без творчества нет развития. Без творчества не существует даже нормальных отношений в семье, я уже не говорю о сексе.

Олег Катеринюк

Когда мои дети были маленькими, они прибегали в галерею, хватали маркеры и начинали рисовать — на документах, на стенах. Когда я прятал маркеры, фломастеры и ручки, они брали степлеры. Представьте только, какой творческий потенциал и жажда творчества заложен в человеке изначально! И как социум из ребенка вытравливает это, разделяя всех на художников и не-художников.

И это же неправильно! «Шариковая ручка» всем дает возможность быть художником. Дарит шанс. Тут не нужен мольберт, не нужны масляные краски и специальные условия. Вот чем художник отличается от не-художника? Или произведение от не-произведения?

Наталья Корф-Иванюк

К. К.: Чем?

Е. К.: Указыванием.

К. К.: Объясните.

Е. К.: Если мы вот этот кусочек торта (интервью проходит в ресторанчике за чашкой кофе. — Прим. ред.) перенесем в галерею, поместим в луч света, прикрепим к нему бирку, поставим на подставку — галерея укажет, что это искусство. Это также может сделать авторитетный арт-эксперт, теоретик или куратор. Кто‑то авторитетный нам должен указать, что это искусство. Или на то, что автор этого торта — художник.

Евгений Карась

Наша галерея, имеющая, хочется надеяться, статус и авторитет, может указывать, поскольку другие эксперты на нас ссылаются в течение 25 лет. Указующим является статус нашей галереи и статус тех больших авторов, которые в ней выставляются. Это как томос, как рукоположение. Таким образом, молодой художник и даже не-художник имеет шанс получить это «рукоположение».

Если мы берем его рисунок в свою орбиту, он ментально чувствует себя художником и понимает, что создал произведение, как бы он к нему ни относился — как к шалости или как к серьезному действию. Если его проектом занимается галерея с нашим статусом, это очень важно. Без нас и без тяжеловесов его работа была бы самодеятельностью. Тут очень важен социальный контакт между арт-элитой и теми, кто хочет прикоснуться к творческому процессу.

Ольга Бондарчук

У меня есть основания допустить, что творческий потенциал важнее эрудиции и интеллекта. Чтобы стать гениальным художником, не обязательно много знать или даже много уметь. Стиль и чувство гораздо важнее знаний. И для того чтобы стать состоятельным человеком, не обязательно быть умным. Достаточно иметь «вирус креатива», соединенный, конечно, с чутьем, здоровым авантюризмом и уверенностью.

Константин Ковшевацкий (PRAGMATIKA.MEDIA) и Евгений Карась (Karas Gallery)

Искусство стало технически доступным. Доступным стало как производство объектов искусства, так и его продвижение. И чем дальше, тем более доступным оно будет. Так, сегодня каждый благодаря мобильному телефону может считать себя фотографом (чем пользуются многие в социальных сетях, маркируя себя «фотографами»). Уже скоро — режиссером. Послезавтра — художником. По сути, доступной станет любая техника. Не нужно будет обладать какими‑то особыми знаниями. При этом запрос на креативность станет тоже расти.

Наш проект с его идеологией входит в такую систему трендов будущего, когда творчество должно быть доступно всем. Может быть, поэтому он имеет такой успех и его аудитория все время расширяется.

Елена Дуброва

К. К.: Вы говорите о технической доступности искусства, а как насчет его понимания?

Е. К.: Тут тоже очень интересная история. Озвучу одну из моих версий. Понимание творческого процесса и понимание искусства, на мой взгляд, очень доступно. Это как понимать вино или коньяк, как понимать музыку. Физиологически и интеллектуально все доступно, но этим нужно заниматься. У любого человека есть «тумблеры», рецепторы, которые можно включить. Это вопрос образования, семейного, социального, культурного, политического развития. Это вопрос компетенции зрителя. А за рост компетенции зрителя отвечает и семья, и государство.

Мы тоже благодаря нашему проекту, можно сказать, включаем рецепторы, провоцируя человека на творчество. Мы создали группу проекта в Facebook (group — A4, ballpoint / кулькова / шариковая ручка), и туда просто хлынуло огромное количество заинтересованных.

Виктория Маланюк

К. К.: Как вы понимаете, что нужно перестать принимать работы в текущем году?

Е. К.: Теоретически мы знаем, что в галерее поместятся около 900 работ. Ну тысячу можем еще как‑то разместить. Но физически очень тяжело работать с таким объемом. Представьте: каждую из них надо взять в руки — это отобранных тысяча, а пришедших работ — порядка пяти тысяч! И каждую нужно оценить, а если работа прошла, то поставить в учет, отсканировать, вставить в рамку и повесить. На каждую уходит минут двадцать. Посчитайте, сколько это съедает времени. Когда количество отобранных работ доходит до 600, мы начинаем притормаживать и оценивать более тщательно.

К. К.: А сколько времени уходит на сборку экспозиции?

Е. К.: Где‑то дня четыре. Если спешить. Наш коллектив — 3—4 человека, поэтому мы привлекаем волонтеров и дополнительных сотрудников. В этом году нам помогали 12 волонтеров.

Эльмира Шемсединова

К. К.: В этом году вы особенно выделили работы архитекторов. Какие еще специфические требования для участников проекта выставляли?

Е. К.: У нас всегда есть некие тематические идеи. Первое правило проекта — мы ничем никого не ограничиваем. Только каноническим форматом. Шариковая ручка (монохромная, не гелевая) и офисная бумага (вертикальная, белая, европейского формата). При этом, конечно, допускаем около 10 % отклонений от формата — и не офисная бумага, и не одноцветная шариковая ручка. В остальном у нас нет никаких ограничений — ни тематических, ни количественных, ни стилевых, ни возрастных или гражданства, вообще никаких. У нас всегда есть что‑то на злобу дня, что‑то острополитическое. В периоды обеих революций или в начале войны было много документальных и, я бы сказал, «новостных» рисунков. У нас был рисунок-послание Сергея Нигояна. Во время Майдана у художницы Леси Хоменко был такой проект — она не сама рисовала. Раньше мы говорили о том, что художник может направлять фокус внимания. Ведь фотография — это тоже фокус внимания.

Александра Маковей

Леся как автор использовала свой статус художника — на Майдане она раздавала листки с шариковой ручкой и просила написать пожелания. Так совершенно случайно она подошла и к Нигояну. А спустя некоторое время он погиб. Это случайно-неслучайная ситуация.

У нас всегда есть блок актуальных рисунков. Каждый год, к примеру, формируется иконостас украинских культурных героев — Бандера, Леся Украинка, Франко, Шевченко. Не обходится без поп-звезд, президентов и других мировых знаменитостей. Это тоже интересно. И хорошо демонстрирует амплитуду проекта. Когда‑то мы подняли тему композиторов и эстетику нотной записи. Могу сказать, что в экспозиции были рукописи Валентина Сильвестрова, Виты Полевой, Александра Щетинского, Святослава Лунева. Это все топ-левел-композиторы Украины.

Надежда Плямко

К. К.: Нотная запись — тоже искусство?

Е. К.: Мы «рукоположили» эти записи в искусство. Если вы представите себе нотные издания, рукописи, для вас они не будут представлять интерес. Но в художественной галерее к нотам вы относитесь как к произведению искусства. Меняется спектр восприятия и для нас это очень важно. Более того, у Лунева, например, целое исследование — это даже на ноты не похоже, а походит на графики, формулы. И нам интересен сам текст, эстетика внутри нотной формулы.

Я попросил Забужко дать мне какие‑то свои черновики и сказал: «Оксана, мне нужны листы из твоего мусорника»

Позднее мы запустили литературную тему. Я прямо попросил Оксану Забужко дать мне какие‑то свои черновики и сказал: «Оксана, мне нужна бумага из твоего мусорника. Мне нужны смыслы, вот эта эстетическая ткань плетения текста, именно из мусорника». Потом Оксана благодарила меня за то, что я навел порядок на ее рабочем столе. Так у нас появились листы Забужко, Андруховича, Неборака, Малковича, Жадана и других известных литераторов.

Григорий Зозуля

Повторюсь, самое главное — никого не ограничивать. Все темы, которые мы предлагаем, не носят обязательный характер, только рекомендательный. Конечно, почти каждый год нам присылают «квадрат Малевича» — плотно закрашенный штрихами лист бумаги. И обязательно появляются работы с какими‑то техническими трюками, когда ты не понимаешь, как это можно было сделать шариковой ручкой?

Есть рисунки-конструкторы, когда авторы пытаются где‑то заломить бумагу, проткнуть чем‑то лист, сложить оригами или еще что‑то. Нас интересует вся амплитуда поисков и экспериментов, что касается офисной бумаги и шариковой ручки…

Евгений Карась

К. К.: Я думаю, вы сталкивались с тем, что в Facebook, как в магистральной социальной сети, действует очень жесткое ограничение на изображения категории 18+. Как у вас с этой стороной искусства обстоит дело?

Е. К.: Очень важно понимать, что территория нашего проекта — выставки и каталогов — это территория искусства, которое исследует художественными методами человеческую жизнь во всех ее проявлениях, включая крайние состояния и патологии души и тела. Тут вопрос, что такое «патология» и что такое «норма»? В галерее на выставке и в альбомах проекта есть предупреждение, что мы не рекомендуем этот проект лицам с чувствительной психикой или лицам с морально-этическими ограничениями, поскольку 1—3 % рисунков могут ранить излишне чувствительную душу.

Людмила Раштанова

Я считаю, что общество наше глубоко закомплексовано. И полагаю, что оно прессует детей. В Facebook-группе нашего проекта кто‑то выложил рисунок категории 18+. В комментариях некая мама написала, что больше на нашу выставку своего ребенка не приведет. При этом родители легко дают детям свои гаджеты, чтобы те смотрели мультики, а вместо этого ребенок находит там такое, что мало не покажется даже для взрослого.

Я уверен, что важно, как ребенку это объясняют. Я большой противник умалчивания. У меня очень либеральное отношение к этому вопросу, притом что я сам отец троих детей.

Что касается Facebook’а, то он не понимает разницы между изображением обнаженного тела в искусстве и порнографией. Не хочет эту разницу чувствовать.

Анастасия Данилова

К. К.: А как вы для себя ее видите?

Е. К.: У меня к этому профессиональное отношение. Я был членом рабочей группы Министерства культуры по определению критериев порнографии. И нужно отдать должное Минкульту: там решили, что не нужно менять закон о порнографии, а следует просто точно определить ее критерии. В нашей редакции личная жизнь, личная переписка, культура и искусство, наука, образование и здравоохранение не подпадают под определение порнографии. Было сделано ровно то, что необходимо — четко обозначены критерии порнографии.

В связи с тем, что искусство стало доступно технически, этот культурный шум бывает весьма высокого качества

И когда на нас открыли уголовное производство за каталог уже покойного Стаса Волязловского (его изъяли как вещдок) — дело было закрыто моментально. В это время меня не было в стране, уехал на отдых. Я даже пытался найти следователя, чтобы узнать у него детали и основания для закрытия производства. Тогда в СМИ выступил спикер МВД и сказал, что они разобрались. А мне были важны процедурные моменты, ведь было необходимо найти какого‑то эксперта, который должен был определить, что произведения Волязловского — это не порнография.

К. К.: Как далекому от искусства человеку понять, что хотел сказать автор конкретной работы? И нужно ли это?

Е. К.: Сегодня в искусстве, конечно, очень много имитации, культурного шума. И в связи с тем, что искусство стало доступно технически, этот культурный шум бывает весьма высокого качества. Даже экспертам порой сложно отличить искусство от неискусства. Появляется много каких‑то сложных вещей — это, конечно, повышает роль экспертного мнения. Да и вообще, сейчас же модно писать «цим твором автор досліджує…»

Александра Маковей

К. К.: Ваше отношение к подобному нарративу вокруг произведений искусства?

Е. К.: Нормальное отношение. Я же частый посетитель международных выставок. Как правило, там мощный поток сопровождающей информации, а у меня высокая скорость именно визуального считывания. И если работа относится к визуальному искусству, мне все равно, что под ней написано. Если художественные образы меня привлекают визуально, могу подойти и прочитать этикетку как дополнение. В 80‑х возник московский концептуализм — тогда текст был важнее, а визуальное искусство служило иллюстрацией к тексту.

К. К.: Как вы думаете, может быть, этого текста не хватает сегодняшнему зрителю?

Е. К.: Я бы сказал, что есть два крайних типа музеев. Традиционный тип, такой мавзолей, где хранятся работы — и этого достаточно. Они правильно освещены, там правильная температура. И все. И есть более современный тип — там идет максимальная коммуникация с посетителем. Конечно, объяснение к работе важно. Но неизбежно возникают вопросы — что важнее и где провести границы? Есть ли монополия на интерпретацию произведения? Не ограничивает ли описание персональное восприятие зрителя?

Людмила Раштанова

У меня часто спрашивают, почему я отклонил ту или иную работу. Я могу попытаться объяснить и часто этого достаточно. Но нужно понимать, что точного формального и логичного объяснения быть не может. Мы же оперируем субъективными категориями.

Из ошибок в рисунках самая распространенная — банальность. Я не говорю сейчас о техническом несовершенстве. Искусство не точная наука, поэтому очень сложно говорить о нем конкретные вещи. Можно указать на ошибки, которые на самом деле не будут таковыми, если сделать работу иначе. Когда не принимается во внимание контекст, мои замечания не имеют значения.

А сейчас мы вообще будем писать экскурсии на видео.

Это проще, чем напечатать.

 

Фото: Юрий Ферендович